Страница 69 из 110
– Конечно, помню.
– Пока вы там с папой катались на пони, – то есть, ты катался под его присмотром, – мы с маменькой гуляли по лугу, ловили сачком всяких козявок, а потом отпускали их. Но однажды я поймала светлячка. Днём, представляешь? И не знала, кто он есть, а маменька сказала, что это – настоящий светлячок. Днём он совсем-совсем обычный жучок, никаких восторгов. А вечером… ах, как он светится в тёмной спальне! Как будто всё ему нипочём, как будто он вовсе не в чьём-то чужом доме, а в Краковских Плантах**, на воле… – Только его всё равно пришлось отпустить, потому что маменька сказала, что он совсем потускнеет от тоски… А вам с папой мы ничего не сказали, и это была наша с маменькой огромная тайна. Потому что я тогда была ещё очень маленькая. – Лидинька мечтательно вздохнула, и вдруг опустила голову. – Я рассказала всё это Мусе, и развеселила её, а сама огорчилась, потому что папы с нами уже нет.
– Лида… – я осторожно коснулся её рукава. – Не нужно думать о грустном. Тебе предстоит ещё совсем немного помучиться, зато потом ты станешь куда учёней меня.
– Воображаю! – с насмешливой улыбкой протянула она, и, примеряя на себя новую роль, окинула меня снисходительным взглядом премудрой матроны. Мы дружно рассмеялись.
– Ну, а что же твои подруги? – продолжил я обстоятельный допрос. Она пожала плечами:
– Все в кого-нибудь влюблены. В троюродных кузенов, в преподавателей, женатых и некрасивых, в членов Императорской фамилии, даже в Наследника! И ладно бы, – просто влюблены, – так, нет: они говорят: «Это предмет моего обожания». И Муся туда же: «Я его обожаю!» – Лидинька фыркнула и состроила очаровательную гримаску. – Нет, это не по мне. Терпеть не могу быть как все и следовать моде. Да и… что интересного, если сказка становится обыденностью? Нужно уметь сотворить свою сказку, не такую, как у других. Правда? Иначе это будет сплошная повторюшка.
– Да ты, я вижу, всё такая же фантазёрка и мечтательница!
– Может быть… Вот только, если не мечтать, есть ли смысл жить на свете?
– Решительно никакого, – серьёзно ответил я.
Лидинька взглянула на меня с хитроватой улыбкой:
– Ну, а что же ты ничего не рассказываешь? Чем ты сейчас занимаешься?..
Возвращаться к тревогам последних дней мне очень не хотелось, поэтому я рассказал байку про Хералда и бедного Миловидова. Лидинька так смеялась, что даже Олимпиада Андреевна подняла голову, оторвавшись от своей Жадовской. Но, в конце концов, мне пришлось, переборов себя, рассказать о наших головоломных заботах:
– Мы со Львом Николаевичем заняты сейчас подготовкой к очень важному судебному процессу. Нам нужно очистить от подозрений в убийстве доброе имя одной дамы.
Серые глаза Лидиньки изумлённо округлились, и я почти физически ощутил переполнявшие мою сестру страх, любопытство и благоговение перед неизведанным. Вздохнув, я нехотя продолжил рассказ, пока воображение Лидиньки не успело нарисовать картину, достойную пера Анны Радклифф***. Но когда я закончил повествование, мне был задан самый женский и самый нелогичный из всех возможных вопросов:
– Миша, уж не влюблен ли ты в эту самую Татьяну Юрьевну?
Моим щекам стало жарко от негодования:
– Разумеется, нет, что за вздор! У меня чисто деловой интерес: я же будущий адвокат.
Лидинька поглядела на меня, покачивая головой, но так ничего и не сказала.
Пётр Евсеевич Ильский
Возвратившись домой, я застал довольно странную картину. Пётр Евсеевич Ильский уже пришёл к нам на военный совет перед Бородинским сражением, но в этом ничего необычного не было. Обыкновенно спокойный и рассудительный Пётр Евсеевич сидел в кресле красный, как рак, а его причёска потеряла свой ничем не примечательный, но естественный вид из-за того, что Ильский временами судорожно проводил по ней пятернёй. Судя по всему Лев Николаевич, сидящий в кресле напротив, пытался умиротворить собеседника, однако тот разволновался не на шутку и лишь немного успокоился, отвлёкшись на рукопожатие со мной.
– Вы, Лев Николаевич, говорите невозможные вещи. Поймите, что большая часть того, что вы написали с Михаилом Ивановичем в плане нашей защиты, квалифицируется как провокация, шантаж и запугивание свидетелей обвинения.
– Так оно и есть, – отвечал Измайлов, – только мы не будем подавать свои действия, как запугивание и провокацию, а аккуратно облечём их в скучные судебные формулировки. А, кроме того, идеи для манипуляции свидетелями нам подбросил профессор юридического факультета и наставник Михаила Ивановича по судебному делу Гремин.
– Милое дело! – воскликнул адвокат. – Гремин сидит на тёплой кафедре и не дует ни в один ус, а мне придётся смотреть в глаза Гедеонову (а он почтенный человек) и присяжным, среди которых тоже есть немало достойных людей. Это уму непостижимо! – вновь взорвался он. – Подобные штуки никто не выделывает, кроме… – он вдруг замолчал.
– Кроме… – мягко подбодрил его мой друг.
– Кроме Штолле, – пробурчал Ильский.
– Именно! – Измайлов даже встал. – Как мы победим шулера честными приёмами? Как мы поймаем лжеца, – я имею в виду свидетеля, – если не подстроим ему ловушку?