Страница 68 из 110
Всего неделю назад я аплодировал находчивости и уму блестящего адвоката Джеймса Галла, и вот уже завтра мне придётся повторить его подвиг, чтобы спасти Татьяну Юрьевну от каторги. Мы многое сделали и, планируя выступление в суде, исписали целую пачку бумаги, но у меня так и не было уверенности в полном успехе нашей миссии. Главный девиз Измайлова «Действуй по обстановке», к сожалению, оставлял меня в неведении относительно ситуаций на грядущем процессе до тех пор, пока он не начался. Что ждёт нас завтра?..
Сегодня же нам предстояло встретиться с Петром Евсеевичем Ильским, и распределить тексты и роли. Лев Николаевич не мог выступать из-за отсутствия даже намёка на юридическое образование, поэтому ораторствовать надлежало Ильскому и мне, а Измайлову доставались обязанности деятельного суфлёра. Очень хотелось, чтобы Ильский разрешил мне выступить подольше, но, понимая насколько мало у меня опыта в таких делах, я не надеялся на полноценное участие в опросе свидетелей. Впрочем, надежда умирает последней.
Однако в этот день меня ожидали и приятные заботы. К моему удовольствию погода в воскресенье удалась. Ветер утих, рассыпав напоследок в небе пёрышки облаков, воздух был свеж, и дышалось легко, а бледно-жёлтое осеннее солнце походило на лимонный леденец. Поэтому в полной гармонии с капризным Петербургом и собой я собрался ехать на свидание с сестрой Лидинькой в Смольный институт.
Еженедельные визиты, которые я совершал как по настоянию матушки, писавшей мне из Череповца тёплые обстоятельные письма, так и по своей воле, были для меня приятной обязанностью. Беспокоило только одно: темпераментная и вольнолюбивая натура Лидиньки не вмещалась в рамки строгих институтских правил. Она, как и прежде, хорошо училась, но спартанский образ жизни воспитанниц – скудноватое питание, невозможность гулять в саду без надзора, запрет отлучаться с родными за стены заведения, запрет прогулок по городу до летних вакаций – вызывал у неё скрытый протест, о котором она поведала мне по секрету.
Оттого-то наше первое свидание под бдительным оком классной дамы, которую девочки между собой называли Медузой Горгоной, прошло не очень гладко: сестрёнка смущалась говорить со мной откровенно и даже, казалось, дичилась меня. Я не узнавал её, и это меня испугало. К счастью, я догадался рассказать о своих переживаниях моему другу, и он пришёл на помощь, выступив в привычном амплуа доброго волшебника.
В следующий раз мы отправились в Смольный вдвоём. Пока я рассказывал сестре, как Хералд перед обедом просовывает в кухонную дверь любопытную голову, чтобы по запаху узнать, чем его будут баловать, у Измайлова состоялся важный разговор с наставницей. Это была незамужняя женщина с правильными, но невыразительными чертами лица; голубое платье шло бы к её серым глазам, если бы не красноватые веки; в тёмно-каштановых волосах уже пробивалась седина. В течение непринуждённой беседы об успехах Лидиньки Лев Николаевич как будто невзначай уронил на скамью белый батистовый платок, обшитый кружевом, поднял его и протянул даме. Тонкие брови Олимпиады Андреевны изумлённо приподнялись, и она довольно холодно сообщила галантному кавалеру, что не имеет к платку никакого отношения. Галантный кавалер ничуть не смутился и, показав, что на платке вышиты именно её инициалы, пояснил, что таким неуклюжим способом хотел выразить ей свою благодарность, поскольку Лидинька рассказывала о своей наставнице много хорошего. Неожиданный и приятный сюрприз растопил лёд в сердце дамы, и на губах, привыкших к строгим наставлениям и грозным окрикам, распустилась благодарная улыбка. С тех пор Олимпиада Андреевна, приходя на встречу, деликатно садилась в углу и раскрывала книгу, а Лидинька особенно полюбила рассказы о проказнике Хералде. В этот раз я собирался рассказать о его преступлении с Миловидовым.
Олимпиада Андреевна
Подъезжая к Смольному на извозчике, я невольно прикоснулся к карману, где, завёрнутый в тряпицу, лежал красно-жёлтый, ароматный плод манго. Приехав в столицу, матушка и Лидинька временно остановились в доме на Миллионной; там сестрёнка впервые попробовала экзотический фрукт и осталась в полном восторге. Теперь я всякий раз при встрече угощал им нашу лакомку.
Предавшись милым воспоминаниям, я не сразу заметил приближающуюся стройную фигурку в форменном платье с белой пелеринкой. Пепельно-золотистые волосы чуть выбились из заплетённой косы и мягко светились над головой пушистым ореолом, в бархатной тени ресниц сияли от радости большие серые глаза. За сестрой неторопливо плыла Олимпиада Андреевна. Я поклонился ей, и она ответила мне степенным кивком, затем отправилась в угол комнаты и раскрыла книгу «Повести» Юлии Жадовской*.
Лидинька Гальская
Подойдя ко мне ближе, Лидинька отвесила мне преувеличенно вежливый, шутливый книксен, а затем, уже без всяких церемоний, бросилась на шею, тревожно косясь на воспитательницу одним глазом.
– Ну, как поживаешь, синичка? – ласково поинтересовался я. Весёлая нежность бродила в моей крови пузырьками шампанского.
– Не то, что худо, не то, что весело, а так, знаешь, потихоньку… – с позабавившей меня серьёзностью ответила сестра. – Мы здесь, как за каменной стеной, а хочется чего-то нового. На днях нам даже разрешили гулять, вывели в сад под конвоем. – Она невольно нахмурилась. – Так вот, Муся Ганзен (ну, ты же помнишь, как она любит природу и всё, что с ней связано), разыскала там где-то божью коровку. Сейчас, осенью, представляешь? И всё носилась с ней, и хотела с собой забрать, и даже искала коробочку-домик для этой коровки… А закончилось всё как обычно (она понизила голос до шёпота): Горгона приказала выбросить «эту мерзость»! Муся чуть не плакала, когда мы вернулись, а я, чтобы утешить, пообещала ей рассказать одну тайну. Ну, это не очень страшная тайна, но ты её не знаешь. Помнишь, когда папа был жив, нашу квартиру в Кракове?