Страница 40 из 110
Гарелин вынул из бронзовой горки в форме девушки с коромыслом хрустальные рюмки и налил всем коньяка.
– Угощайтесь, пожалуйста; Филипп сейчас принесёт самовар. Я с детства люблю баранки: тут у меня – с маком, с тмином и солёные под коньяк.
В полный рост Филипп выглядел довольно внушительно, даже несмотря на маскарадный наряд: высокий, с русыми вьющимися волосами и умными карими глазами, он произвёл на меня хорошее впечатление. Когда он поставил на стол самовар с медалями, я почувствовал, как потянуло дымком и горящими щепками; совсем как в матушкином имении летом! Да и янтарный чай с баранками был так же хорош, как горяч.
– С чего бы начать? – задумчиво спросил Тихон Борисович, помешивая сахар в чашке.
– Расскажите, пожалуйста, что вы знаете о Татьяне Юрьевне?
– Хм… Пожалуй, о ней я знаю не так уж много, ведь она была женой моего клиента. Домой меня приглашали редко, и то – по делам. Но, извольте: история женитьбы Павла Сергеевича известна всем: он любил рассказывать её, чтобы показать своё великодушие. Он женился на красавице без приданого, да ещё и заплатил долги её папаши. Не буду скрывать: Павел Сергеевич был нудноватым и жадноватым господином, но имел несомненный плюс – хорошее состояние. На людях они вели себя сдержанно, и я никогда не видел в их отношениях повода для ссоры. Даже когда мнения супругов не совпадали. Отсюда вывод был простой: жена всё ещё нравится Оленину, а Татьяна Юрьевна помнит милость, оказанную отцу.
Оленин был начисто лишён чувства юмора, зато всерьёз увлекался скачками и лошадьми. Можно сказать, это была его «одна, но пламенная страсть». Честно говоря, я предпочитал встречаться с ним именно на бегах, поскольку там он был наиболее податлив (вы понимаете, что я имею в виду). Татьяна Юрьевна на скачках никогда не бывала, кроме того случая, когда мы впервые с вами повстречались.
Подозреваю, что к лошадкам Оленина пристрастил его закадычный приятель Смородин. О, этот барин своего не упустит! Не удивлюсь, если у него есть на стороне интрижка, – он большой охотник до развлечений. Никогда не видел его супругу, но уверен, что Смородина ничто не остановит в погоне за новыми ощущениями. Я пытался кое-что продать ему, но, во-первых, он не интересуется серьёзной живописью, а во-вторых, время от времени проигрывается в карты и ни за что не променяет партийку в вист на картину в гостиной.
– Оч-чень интересно, – протянул Измайлов. – А что вы скажете о брате покойного – Константине Андреевиче?
Гарелин пожал плечами:
– О нём я знаю ещё меньше, чем о Татьяне Юрьевне. Видел его однажды у Олениных дома. Редко встретишь более молчаливого человека, наверное, его высшая цель в жизни – выслушивать окружающих, деликатно сливаясь с обоями. Но я знаю, что Оленины некоторое время работали вместе: Константин Андреевич страховал недвижимость в Вологде, а Павел Сергеевич от имени банка помогал ссужать деньги любителям страховать своё имущество. Там Оленин и познакомился с Татьяной Юрьевной.
– Вот так да! – воскликнул Измайлов, не скрывая восхищения. – Да вы просто кладезь полезной информации! Откуда, Тихон Борисович?
Гарелин заулыбался от удовольствия:
– Лев Николаевич, у меня – галерея, – он развёл руками. – Профессиональный интерес требует узнавать кредитоспособность возможных клиентов.
– Так-так, – расцвёл в ответ Измайлов. – Что же вы скажете о нас с Михаилом Ивановичем?
– Михаил Иванович прежде скакал на чужих лошадях, но сейчас получил небольшое наследство («Вот, проныра» – хмуро подумал я про себя). А вы вполне самодостаточны, поскольку занимаетесь деликатными делами для людей, которые способны хорошо платить. Кое-что о вас удалось выведать у коллекционера Веригина, – вы не поверите, как он восхищался вами и говорил, что вы, как волшебник, нашли для него стилет с древней историей и двумя убийствами в активе.
– Ох, Иван Сергеевич, – с досадой покачал головой мой друг. – Всё выболтал, не пожалел.
– Нет, не всё, – возразил вдруг галерист. – Так и не сказал, чем вы ещё занимаетесь. Не удивлюсь, если вы – крупный чин в жандармерии, и никому не скажу, – добавил он шёпотом.
– Нет, – усмехнулся Лев Николаевич, – политика меня не интересует.
– Тихон Борисович, – вступил я в разговор. – Вы упомянули, что однажды у вас были разногласия с Татьяной Юрьевной. (Измайлов одобрительно мне подмигнул).
– Ах, это… Я уговорил Оленина купить у меня «Иуду» Брюллова, и цену назначил хорошую, не грабительскую. А качество портрета – отменное: первый владелец держал его в тёмном углу; благодаря этому лак и краска замечательно сохранились. Так вот: Татьяна Юрьевна отчего-то невзлюбила картину и принялась отговаривать мужа: «Сюжет, – говорит, – ужасный. Иуда как живой смотрит». А я Павлу Сергеевичу говорю: «Вы за такие деньги нигде и никогда настоящего Брюллова не сыщете. Картина в одном экземпляре, ни одной копии по всему миру. Посмотрите: как живой смотрит». И – убедил. Теперь «Иуда» у них в прекрасном месте стоит – достаточно тёмном и прохладном. Наши разногласия-то – творческие. Если Татьяну Юрьевну оправдают по всем статьям, она выручит за подлинник Брюллова баснословные деньги. Если захочет.
После этих слов я не удержался и встал, чтобы подойти к гигантскому полукругу окна. Уже смеркалось, и видневшиеся напротив дома погружались в ночной аквамарин. Легко было догадаться, отчего галерея работала только в светлое время суток: электричество – недешёвое удовольствие.