Страница 38 из 110
По возвращении домой мне пришло в голову сыграть шутку с моим прозорливым другом. Результат разговора с профессором Греминым я считал своей несомненной удачей, но Измайлов ни о чём не должен был догадаться. С чрезвычайно озабоченным видом я поприветствовал его в столовой и тут же удивился, заметив, что он одет не по-домашнему, а официально.
– Ожидаются гости?
– Нет, дорогой Михаил, мы сами сразу же после обеда отправляемся в гости к Гарелину.
– Вот как? Значит, вы узнали, где он живёт?
– Нет. Но мне удалось выяснить, где у него галерея – на Большой Дворянской, рядом с Троицкой площадью.
– Как странно всё переплетено, – задумчиво произнёс я. – Это же недалеко от Петропавловской крепости.
– Санкт-Петербург – город совпадений, – негромко сообщил мне Лев Николаевич.
Я взглянул на него, пытаясь определить: шутит он или говорит всерьёз, но Измайлов невозмутимо поглощал жаркое из зайчатины.
– А каковы ваши успехи в университете? – спросил, наконец, Измайлов.
– Всё по-старому, – откликнулся я, прекрасно понимая, что он имел в виду. – Для экзаменов пока рановато.
– Догадываюсь, – лёгкая улыбка тронула его губы. – Я подразумевал просьбу о помощи профессора Гремина.
– А-а, – отозвался я, сделав вид, что только что вспомнил. – Мне удалось получить его записи, которые могут пригодиться в борьбе против Штолле во время нашего процесса.
– Прекрасная работа, дорогой Михаил! – искренне восхитился мой друг. – Сейчас мы пообедаем, и сразу же отправимся на Петербургскую сторону; у нас маловато времени.
– Разве Гарелин ждёт нас?
– Нет, но я взял на себя смелость пригласить к семи часам писаря.
Наш диалог становился каким-то странным.
– Смелость? Так вам срочно нужен писарь? Что случилось?
– Нет, Михаил, писарь нужен вам, чтобы быстро скопировать записи Гремина.
Я перестал есть.
– Подождите, Лев Николаевич… Вы же не могли знать наверняка, что Гремин согласится нам помогать.
Измайлов приподнял брови в притворном удивлении:
– Наверняка не знал, однако предполагал.
– Но почему?
– Да потому что вы, дорогой Михаил непременно постарались бы привлечь внимание профессора. Как это сделать? Рассказать ему о Штолле. Он, конечно, клюнет, но, вероятнее всего, отдаст свои записи на каких-то условиях. Не станет же он отдельно для вас читать лекцию. Я прав?
– Потрясающе, – выговорил я. – Да, он потребовал, чтобы я пригласил его на судебное заседание.
– Во-от, – сидящий напротив меня провидец наполнил наши бокалы. – Это мы устроим, не волнуйтесь. Профессор дорожит своими записями, поэтому наверняка потребует, чтобы вы их скопировали как можно быстрее. Отсюда вывод: нам необходим писарь.
Измайлов так меня потряс, что я совершенно забыл, как собирался над ним подшутить.
– А вы догадались, что у меня всё получилось с Греминым? Как? – невольно вырвалось у меня.
– Ну, вы вошли с очень занятым видом, а потом он куда-то пропал. Если бы вас беспокоила неудача в университете, озабоченность никуда бы не исчезла: мрачные мысли продолжали бы вас терзать. Потом на мой вопрос об успехах вы нарочно ответили отстранённо, хотя знали, что меня интересует разговор с Греминым. Это подтвердило мою догадку: всё получилось, но меня разыгрывают.
Я немного смутился:
– Мне приятно и даже трогает, что вы так заботитесь обо мне. Я имею в виду писаря.
– Вы мне очень симпатичны, дорогой Михаил, – отозвался мой друг. – А ещё я думаю о предстоящем суде, к которому мы должны подготовиться в кратчайшие сроки. – Он заметил, что я допил бокал токайского, вынул салфетку из-за воротника и провозгласил: – «Идёмте, граф, нас ждут великие дела!»*
Галерея Тихона Борисовича Гарелина находилась на Большой Дворянской улице в доме номер пять. Следует отметить, что он был первым жилым домом, стоявшим рядом с деревянным Троице-Петровским собором, а это означало, что помещения в нём стоили ой как недёшево. Неизвестно почему, но Троицкая церковь числилась под номером три по Большой Дворянской и под номером один на Троицкой площади. Даже коренной петербуржец Лев Николаевич не смог мне объяснить, куда подевался дом номер один. Если бы он существовал, то оказался бы ближайшим строением по отношению к Петропавловской крепости. Впрочем, в России уличными парадоксами никого не удивишь.
Проезжая Троицкий мост, мы невольно взглянули на крепость, где в Арестантском доме в ожидании своей участи томилась бедная Татьяна Юрьевна. Глядя на суровые стены и стремительно взлетавший над ними шпиль с ангелом, Лев Николаевич задумчиво изрёк:
– Встретился сегодня с Ильским. Подпись, якобы принадлежащую Олениной, ему показали, и он по мере своих художественных способностей скопировал её.
Измайлов протянул мне листок, и я увидел выведенные пером печатные буквы «Оленин». После буквы «н» стояла небрежная закруглённая петля, отдалённо напоминавшая строчную букву «ипсилон», которую меня заставляли выписывать в гимназии на нелюбимых уроках греческого языка. Почти уверен, что греческий на дух не переносили все мои однокашники, поскольку никто не понимал, зачем его учить, если не собираешься поступать в семинарию, а из нашего класса в семинарию никого бы и не приняли. На мой взгляд, странная петля могла означать и «е», и «о» и букву «а». Но так как буквы «е» и «о» выглядели нелепо после фамилии Оленин, сам собой напрашивался неутешительный вывод. Я вздохнул и вернул листок своему другу, поскольку мы уже подкатили к дому номер пять.