Страница 26 из 110
Измайлов повернулся к Марфе:
– Здесь Павел Сергеевич хранил документы?..
Я заметил, как она покраснела и принялась говорить чуть быстрее, чем обычно:
– Да, но заглядывать в него нельзя!
– А кто заглядывал в него после смерти Павла Сергеевича?
Марфа помедлила и с неохотой сказала:
– Полицейские и Константин Андреевич.
Затем запальчиво добавила:
– Но он имеет право. Как брат и распорядитель.
– Имеет-имеет, – кивнул Измайлов задумчиво.
Я шагнул к нему и заговорил вполголоса:
– Марфа странно взволнована: а вдруг внутри есть какие-то секреты?
Мой друг покачал головой:
– Возможные улики против Татьяны Юрьевны, без сомнения, забрала бы полиция, а секреты, связанные с братьями Олениными, давно захватил бы с собой Константин Андреевич.
Он приподнял справочники и обнаружил под ними чистый листок. В верхней части его в художественной шапке виньеток было напечатано: «Сибирскiй Торговый Банкъ». Марфа вся вытянулась, видимо желая возразить против самоуправства гостя, но Измайлов положил лист на прежнее место.
После безликого кабинета Оленина нас встретила комната хозяйки, где, несмотря на спрятанные в чехлы стулья и банкетку, наконец можно было ощутить отдалённое присутствие человека. Тут стояли большое зеркало, ширма с японскими драконами и затейливое трюмо в стиле либерти. Обшитые светло-зелёным шёлком стены придавали комнатке уютный вид. Но главное: я уловил знакомый запах травяных духов. Впрочем, Измайлов без всякого интереса осмотрел «дамскую»: видимо он не верил, что здесь можно найти что-то полезное.
Гостиная была единственным помещением, где чувствовалось, что хозяин – состоятельный человек. Прежде всё говорило о его откровенной прижимистости. Вряд ли здесь нас ожидал сюрприз, но всегда полезно внимательно осмотреть место драмы.
В гостиную вела третья дверь, чтобы удобно было носить блюда из кухни. Три широких окна давали достаточно света, чтобы не возникло необходимости прибегать к свечам, хотя петербургское небо оставалось непроницаемо серым. Кроме того, свет отражали три высокие зеркальные панели в позолоченных рамах. Сквозь какую-то тонкую ткань, похожую на марлю, я сумел разглядеть, что люстра в изобилии украшена хрустальными подвесками, которые даже в недвижном воздухе ухитрялись изредка позвякивать. Камин был облицован зеленоватым мрамором и прикрыт декоративным экраном. Остальное пространство занимали большой овальный стол, стулья, диваны, ломберный столик и рояль в непременном чехле. Лев Николаевич зорко осмотрел достопримечательности, но, к моему удивлению, без остановки проследовал дальше.
Открывая следующую дверь, Марфа пояснила:
– Спальня Павла Сергеевича.
Почти всю комнату занимала кровать. С неё в свой последний день Оленин встал, прочитал письмо, оставленное Татьяной Юрьевной, и рухнул на пол, чтобы умереть, не приходя в сознание.
Измайлов рассматривал небольшую тумбочку, стоящую возле кровати:
– Куда делись лекарства? – спросил он Колосову.
Марфа деланно равнодушно пожала плечами:
– Взяла полиция… На проверку.
– На экспертизу?
– Ну, да.
– Я так и думал, – медленно произнёс Лев Николаевич. – Часто ли прибирались в спальне?
Марфа взглянула на него, как на безумца:
– Каждый день.
– Я так и думал, – раздалось в ответ. – Пойдём дальше.
Честно говоря, к концу нашего осмотра я знал об убийстве немногим больше, чем до прихода сюда. Мною овладела безнадёжная тоска: что можно обнаружить в последней комнате, если в предыдущих нас встретили изъятые полицией улики и разноцветные чехлы для мебели? Но в спальне Татьяны Юрьевны нас, всё-таки поджидал сюрприз. Правда, совсем не тот, к которому я внутренне приготовился.
Когда Марфа открыла ключами дверь, что-то серое, пушистое метнулось внутрь, немного напугав меня. Все замерли, а Колосова объяснила извиняющимся тоном:
– Это Китти. Она привыкла ещё до… до того свободно ходить по комнатам, – при хозяевах мы их не закрывали. Любимица Татьяны Юрьевны. – Последняя фраза прозвучала сухо, без выражения.
Мы вошли внутрь и увидели непринуждённо разлёгшуюся на кровати длинношёрстую кошку действительно редкой породы. Ясные голубые глаза смотрели прямо на нас. Кошка была довольно крупной – никак не меньше нашего Хералда, и ей было чем похвастаться: высокие серые уши с кисточками, как у рыси, роскошный меховой воротник на чёрно-серой шубке, белоснежные плюшевые лапы и небрежно помахивающий веер-хвост. Мы втроём разглядывали необычное животное и со стороны, наверное, выглядели, как просители на приёме у кошки. Лёжа на кровати, она каким-то образом ухитрялась посматривать на нас сверху вниз, но делала это не надменно, как Хералд, а с явным любопытством. Насладившись произведённым эффектом, Китти зевнула, показав розовый язык.
Лев Николаевич подошёл к столику, над которым стояло небольшое зеркало. Я проследил за его взглядом, и увидел, что он смотрит на стену, где был приколот бело-золотистый бант с вензелем Екатерины Второй. Оказывается, Татьяна Юрьевна была шиферницей – то есть, одной из лучших выпускниц Смольного института, получившей в награду за успехи шифр. Измайлов, ничуть не смущаясь, снял шифр и положил его на столик. Марфа что-то попыталась сказать, но сдержалась. Лев Николаевич тем временем принялся один за другим выдвигать ящички стола, рассматривая содержимое. То, что он в конце концов достал оттуда, удивило, вероятно всех: это была вышивка с изображением головы Китти. Мы снова повернулись к невозмутимой кошке и отметили несомненное сходство с оригиналом.