Страница 6 из 12
Старое письмо Бертолоци подрагивало в руках Ренато, как и тогда у Франсиско Д'Отремона. Расширенные от волнения глаза пробегали строку, не видя ее, а скорбная фигура старого нотариуса застыла вместе с ним. Дыхание спирало и переполняли чувства из-за трагедии, которая несмотря на давность лет, оставалась такой же жестокой. Его притягивали пылающие неровные строки. Он выпил ядовитый остаток слов Андреса Бертолоци:
«…Если он стоит перед тобой, всмотрись в его лицо. Иногда он твой живой портрет. Иногда похож на нее, проклятую. Он твой. Бери его. У него отравлено сердце, а душа испорчена злобой. Он знает только ненависть. Если заберешь его, он станет твоим наихудшим наказанием. Если бросишь, станет убийцей, пиратом, грабителем и закончит дни на виселице. Он твой сын, твоя кровь. Вот моя месть!»
Ренато Д'Отремон побледнел от острой боли и ужаса, затем покраснел от возмущения и скомкал письмо – последнее послание проигравшего соперника, врага, победившего после смерти. Он почувствовал страстное желание плюнуть в мертвое лицо, на могилу Бертолоци, как Франсиско в тот роковой рассвет.
- Разве может человек проявлять такую злобу, Ноэль? Разве можно так мстить беззащитному невинному созданию? Вы знали все это?
- Я догадывался, хотя не знал содержания этого ужасного письма.
- А Хуан? Бедный Хуан.
- Как видишь, мое сострадание к нему имело все причины. Это было справедливо, как и справедливо стремление твоего отца защитить его. Но все ополчились на него.
- Это моя мать ополчилась. Как сейчас помню. Помню ночь, когда отец сел в последний раз на лошадь, помню, как ожог. Ведь я тоже ополчился на него!
- Ренато, что ты говоришь?
- Я лишь защищал мать, и его последние слова прозвучали, чтобы снять тяжкий груз с моей совести. Да, Ноэль. На смертном одре отец сказал мне две вещи: как я сумел защитить мать от него, и чтобы помог Хуану, протянул ему дружескую, братскую руку. Да, как брату, именно так он сказал, я отлично помню. Эти слова навсегда отпечатались в моем детском сердце, и я поклялся исполнить его желание, и вопреки всему миру исполню, Ноэль!
Он бросил письмо на стол, вытер влажные виски. Затем поднес старую скомканную бумагу к пламени светильника и поджег со словами:
- Теперь я сжигаю это бесчестие, ненавистную бумагу, крик злобы и подлости, наследство Хуана. Я же дам ему другое наследство, как хотел отец, мое доверие, преданность, братскую любовь и половину земель, потому что они принадлежат ему по праву.
- Сынок, ради Бога, будь благоразумен.
- Я предпочитаю быть справедливым, Ноэль. Пусть наконец на земле Д'Отремонов наступит справедливость, понимание, любовь и милосердие для живущих и прощение грехов для умерших.
На фарфоровой пепельнице от письма осталась горстка пепла; затем Ренато резко распахнул дверь, и старик-нотариус спросил:
- Куда ты, Ренато? Не станешь ждать Хуана?
- Я не могу больше ждать, Ноэль. Я прямо сейчас встречусь с ним! – В просторной прихожей в полумраке Ренато наткнулся на Янину. Впервые ясные и нежные глаза сына Софии посмотрели на нее с мягкостью. У него было доброе сердце, сострадание, любовь и сочувствие ко всем созданиям на земле. Он чувствовал безмерное великодушие, расположенность к доброте и снисходительности и, подавляя невольную враждебность к стройной метиске, сердечно спросил:
- Что произошло, Янина, почему ты так смотришь?
- Вы кажетесь довольным, сеньор.
- Да, Янина, я доволен.
- Однако вам нужно знать правду, чтобы вас прекратили дурачить и смеяться над вами. Кто лжет и позорит вас.
- Янина! Что ты такое говоришь? – воскликнул Ренато, сменив приветливость на суровость.
- Прочтите это письмо, сеньор Ренато! Прочтите!
Слова метиски резко стряхнули восторженное возбуждение и светлую нежность, любовь и благородство, которыми жила его душа. Мир небесных иллюзий с ужасом провалился в пропасть. Он вырвал его у Янины, не взглянув на адресата. Затем быстро прочел, словно глотнул яда, и принудил метиску ответить:
- Что это значит? Кто дал тебе это письмо? Для кого оно?
- Для Хуана Дьявола!
- Для Хуана Бога, – поправил Ренато, прочитав. – Кто написал это письмо?
- Вы не видите? Не узнаете? Не узнаете почерк?
Ренато снова взглянул на строки, плясавшие перед глазами и искрившиеся насмешкой и бесчестьем. Он не хотел понимать слова, означавшие что-то ужасное, проникавшие в душу все сильнее, пока с мучительной силой не вонзились в него. Безумно он посмотрел на Янину, которая собралась убежать, и приблизился к ней:
- Я спросил, кто дал тебе это письмо!
- Мне его не давали. Я подобрала его, когда оно свалилось у той дуры, с которой его отправили. Это письмо с доверенной служанкой Аной послала Хуану Дьяволу сеньора Айме. Послала вручить его Хуану Дьяволу!
- Хуану Дьяволу! Хуану Дьяволу! Ты лжешь!
- Это правда! Клянусь! Сеньора Айме…
- Не порочь ее имя, иначе ответишь жизнью за это! Ты лжешь, лжешь!
- Не лгу! Сеньора Айме любит Хуана Дьявола! Я видела их вдвоем на свидании!
- Замолчи! Замолчи!
Рука Ренато грубо схватила за горло метиску и безумно сжала, а Янина, не защищаясь, выплеснула остаток яда:
- Это правда, правда! Убейте, если хотите, за мои слова; но убейте и ее, потому что она изменница!
- О, хватит! Хватит!
Он отпустил ее, и она свалилась. Вне себя от бешенства он взглянул на нее и побежал в спальню.
Преклонив колена на скамейке, сложив руки, Айме не плакала, не молилась, а лишь испытывала боль в душе и теле. Она повернула голову при появлении матери:
- Дочка, что случилось? Где твоя сестра?
- Она ушла с моим посланием. Она попросит у него одолжения для меня. Это все. Я жду ее здесь.
Айме направилась к окну, пытаясь услышать любой шум, но стояла ночная тишина… Все казалось совершенно спокойным, и тут послышались быстрые шаги, от которых захолодела кровь в венах. Она хотела отойти, спрятаться, сбежать, но не успела, потому что Ренато вторгся в ее комнату и властно приказал:
- Айме! Выходи!
Он почти выволок ее и потащил за собой, пальцы стальными крючками вонзились в руку, вынуждая покинуть спальню, где осталась испуганная Каталина, не успевшая вымолвить ни слова. Он подталкивал ее к свету фонаря, а затем пристально посмотрел на нее со звериным и ужасным выражением, пока она тряслась и отступала. Она уже не могла пятиться, а он все наступал. В его ясных глазах зажегся гнев невиданной силы и ярости, знакомый огонь, который Айме видела в других глазах, и испуганно взмолилась:
- Ренато! Ты сошел с ума!
- Я сошел с ума и ослеп, нужно так сказать! Притворщица! Развратница!
- Почему ты так говоришь? Почему так смотришь? – задыхаясь от ужаса, она пыталась защищаться: – Ренато, ты потерял рассудок?
- Ты помнишь это письмо? Отвечай!
- Я… я… я… – не находя выхода бормотала Айме.
- Оно твое. Ты не отрицаешь. Оно твое, это ты писала его! Ты обманула меня!
- Нет, Ренато, нет!
- В этом письме ты умоляешь, просишь сострадания у другого мужчины, а теперь попросишь у меня. Но не проси, потому что бесполезно. Это бесполезно!
Айме попыталась сбежать, но грубые и решительные руки Ренато крепко держали и сжимали ее, поднимаясь к горлу. Айме удалось уклониться от рук и от ужаса и безысходности выплеснуть яд обвинения:
- Я не виновна. Клянусь! Это она! Я прошу сострадания не для себя. Прошу милосердия для нее. Я унижаюсь и умоляю, чтобы спасти ее. Монику!
- О чем ты говоришь?
- Моника – любовница Хуана Дьявола!
- Нет! Не может быть!
- Я поклялась любой ценой молчать. Поклялась не говорить. Ради матери. Ренато, ради нашей бедной матери, которая хотела спасти сестру. Я хотела спасти ее собственной ценой. Я прошу к ней милосердия, Ренато! Милосердия к нам обеим!
Резко придя в себя, словно поднимаясь из бездны, словно луч света проступил из мглы, словно луч ослепительной надежды из глубины беспредельного отчаяния достиг его, Ренато отступил на шаг, пристально вглядываясь в заплаканные глаза испуганной Айме, и ее руки протянулись в жалобной мольбе о сострадании; голос, ослабевший от ужаса и плача, неумело и отчаянно нашептывал ложь: