Страница 14 из 26
ный взгляд на свою спасительницу, тихо проговорил русский. —
Какой муж, она ещё...
— Хох! Ты слепой, как крот! Твои глаза не витят талыие
носа! — взорвалась Ченка, замахала руками, как ольха на ветру. —
Моей Ульке, чишнацать лет. И я так родила её. Она сапсем
палыпая. Белку стреляет карашо, только в голову. На лыжах
бегает, как кабарга. Уже три шкуры с амикана сняла. Чум умеет
ставить, сети вяжет, рыбу ловит. Бисером шьёт, никто так не
может. Шкуры расшивает, все в город везут, Тима хвалит, тарит
назад слаткие канфеты, пряники. Осень любит доську! Винтовку
карошую прислал, так, таром. Платок прислал, платье. А ты ка-
варишь, маненькая! У нас, отнако, замуш рано ходят. Только вот
Тима не хочет, каварит, сам приедет, сам муша найдёт. Загбой
говорил за Асылзака выдать. Агафон ругается, злой сопсем стал,
как нинакин1. Сказал, приедет Асылзак, голову рубить будет...
Слушает Сергей внимательно, чем дальше, тем больше глаза
на лоб лезут. Наконец-то выждал, когда Ченка замолчала, тихо
заговорил:
— Да-а, ну и дела у вас тут происходят. Как в Древнем Риме.
Тима — хозяин прииска, Агафон всем распоряжается. Вы что
здесь на положении рабов?
Говорит, а сам смотрит на Улю внимательно, как она пере
двигается по избе. Вдруг поймал её глаза, утонул в глубине
очаровательного водопада, загорелся искрами стреляющего
костра. Почувствовав что-то новое, необычное, Уля замерла за
стигнутой врасплох белкой, испугалась пугливой кабарожкой,
которая увидела росомаху. Сердце непонятно вздрогнуло, на
мгновение остановилось, а потом забилось капелью.
Едва не выронив из своих рук кружку с отваром, Уля пере
дала бульон матери, при этом плеснув содержимое ей на руки.
Горячие капли, неловко пролитые дрожащими руками дочери,
были восприняты Ченкой упрёком.
‘Нинакин — собака (эвенк.).
45
В л а д и м и р т о п и л и н
— Эко, какая неловкая! — возмутилась женщина. — Как старая
важенка. Пашто матери на руки жар проливать?
Уля молча потупила глаза. Ченка не заметила перемену в до
чери. Сергей взял из рук Ченки кружку, тут же с жадностью
выпил бульон. Уля налила ещё. Он выпил и это. Молчаливым
взглядом Ченка разрешила дочери наполнить посуду бульоном
ещё раз, но только наполовину. Третью порцию русский пил
более спокойно. Это очень быстро насытило голодный желудок,
по телу разлилось тепло. Уставший организм требовал отдыха.
Непроизвольно отяжелевшие веки закрыли глаза. Голова зава
лилась набок. Сознание окутал глубокий, беспробудный сон.
Ченка едва успела вытащить из обмякших рук кружку, о чём-то
спросила русского, но тот уже не слышал её, спал. Тогда женщина
накрыла его мягким, лёгким одеялом из выделанной оленьей
шкуры, подкинула в печь полено и, подкуривая свою неизменную
трубку, негромко заговорила, обращаясь неизвестно к кому:
— Ишь, как устал шипко, отнако. Но ничего! Зверю тайга,
рыбе вода, кружатому сон. Молотое тело пыстро набирает силу.
Мясо и жир потнимут любого. — И, уже обращаясь к дочери: —
И где ты его нашла?
Уля не сразу услышала вопрос матери, вздрогнула. Но потом,
наконец-то поняв, что от неё хотят, стала неторопливо, под
робно рассказывать о случившемся. Блестящие глаза девушки
при этом неотрывно смотрели на осунувшееся, угловатое лицо
спасённого ею человека.
Сергей проснулся от страшного сна. Поворачивая голову из
стороны в сторону, не понимая, где он находится, какое-то время
осматривал приземистое, закопчённое помещение. Только что
ему снился сон, в котором он и его верный товарищ Иван на
ходились в тайге у костра, варили в казане аппетитный кусок
оленины. Как потом оказалось, это было совсем не мясо сокжоя,
а корявая, обуглившаяся рука друга, зажаренная на вертеле. Сам
Иван сидит напротив, за костром, и с горьким упрёком говорит
ему: «Зачем же ты, Серёга, руку-то мне отрубил? Как теперь
я буду в тайге с одной рукой?»
Наконец-то полностью очнувшись, он вспомнил всё, что
с ним произошло вчера, узнал помещение и почувствовал уже
46
ТАЙНА 0 3 6 Р Л К у ч у м
знакомый, кисловато-затхлый запах табака, пота и выделывае
мых шкур. В небольшое окно через мочевой пузырь сохатого
слабо пробивался мутный свет утра. На столе, как это было вчера
вечером, горела всё та же керосиновая лампа. В приземистой
печи металось запертое пламя огня. По всей избе стелился запах
варившегося мяса, жареной рыбы. На столе в берестяном чумане
стояла горка недавно испечённых лепёшек. От предвкушения
еды голова Сергея закружилась, в глазах замелькали радужные
вспышки. Голод напомнил о себе острой резью в желудке. По
всему телу поплыла волна слабости. Он откинул с себя тёплую
шкуру, попытался приподняться на локтях. Однако слабые руки
затряслись, не удержали тело. Упал на спину, негромко застонал.
Ему никто не ответил. Никого рядом не было.
Где-то за стенами сруба далеко и глухо слышалась негром
кая перекличка собак. Затем, как будто на удивление всему
окружающему миру, вдруг замычала корова. В ответ ей про
должительным ржанием отозвалась лошадь. Ей откликнулся...
петух! И лишь после этого, перебивая голоса животного
мира, весело, громко и даже как-то забавно забубнил звонкий
мужской голос. Что-то далёкое, прекрасно знакомое, родное
вспомнилось Сергею в этих перекличках. Было трогательно,
неправдоподобно и почти невероятно — после долгих скита
ний в глухой, дикой тайге услышать спокойный, размерен
ный ритм обычной деревенской улицы. Плохо понимая, что
с ним происходит, он почувствовал на своих щеках мокреть.
Дотронулся ладонью до глаз, понял, что плачет. Стараясь не
поддаваться слабости, вытер слёзы, а сам всё слушал и слушал,
надеясь вновь и вновь услышать тот мир, который не надеялся
увидеть никогда.
На улице послышалась лёгкая поступь. По мере приближения
торопливых шагов, Сергей понял, что кто-то идёт к избе. Тонко
скрипнула дверь, с клубами морозного воздуха в помещение
серой мышкой юркнула хозяйка дома. Недолго осмотревшись
со света в темноте, она поставила у порога берестяное ведро
с холодной водой и, посмотрев в угол, где лежал русский, рас
тянула губы в тонкой, приятной улыбке:
— А-а-а, бое! Проснулся, отнако.
47
ВЛАДИМИР ТОПИЛИН
— Мне бы... на двор сходить... — потупив взгляд, попросил
Сергей.
Ченка поняла, засуетилась, подала ему грязную посуду. Он,
стесняясь, стал подниматься. Она тут же осадила его:
— Хоти тут. Я унесу...
— Да я сам схожу, потихоньку...
— Сто ты — незя тебе хоти. Лези, тут карасо.
— Почему? — удивился Сергей.
— Агафон увидит. Шипко хуто путет, ругаться путет. Тепя
в тайга, на мороз выгонит. А тебе незя тайга хотить, тебя лечить
нато, кормить нато.
— Что же это у вас так получается, и людей в гости не пу
скаете? А как же тогда закон тайги?
— А так то. Своим мозно, чузим незя. Тима так каварил. Кто
на заимка живёт, Агафон всех знат. Чузих — тайга гонит, маутом
по спине пьёт, палкой по голове. Закон у него такой. Плахой