Похоть

жестокость против сочувствия, похоть против любви.

И всегда этот неизменный сокровенный вопрос:

"Что ты сделал со своей жизнью?"

Ричард Матесон.

Преступления не было, и полиция откланялась. И тут в полной мере проявили себя бездушие и цинизм Макса Винкельмана, заявившего Лоуренсу Гриффину, что они потеряли полдня и их придётся навёрстывать. Ни шокирующие подробности семейной жизни Арчи Тэйтона, ни трагические перспективы земного бытия Стивена Хэмилтона, ни печальный конец Галатеи Тэйтон -- ничто не могло смутить этого одержимого. Он выскочил с виллы и двинулся в сторону раскопа. Как ни парадоксально, не смутили открытия следствия и его супругу. Берта Винкельман, правда, вздохнула, бросила на Хэмилтона жалостливый взгляд и печально покачала головой. После чего торопливо последовала за супругом.

Спирос Сарианиди, с досадой почесав толстую шею и бросив на Стивена Хэмилтона мутный нечитаемый взгляд, тихо двинулся к двери и вскоре догнал Винкельманов. Франческо Бельграно снова обвязав вокруг головы свою жёлтую бандану, нацепил на пояс раскладной нож и сунул в задний карман тюбик с клеем, потом мигнул Рене Лану. Француз завязал шнурок кроссовки, и, поймав взгляд итальянца, устремился за ним на Верхний раскоп.

А вот Рамон Карвахаль никуда не торопился. Он не спускал взгляд с сестры, но та не замечала его, не сводя глаз с Арчибальда Тэйтона. Англичанин же растерянно переминался с ноги на ногу, ломал пальцы и заискивающе заглядывал в глаза Дэвиду Хейфецу.

- Но ведь возможно и чудо, Дэвид? Я сам слышал о таком... Можно и не заболеть.

Медик не разделял его оптимистичных надежд.

- Без шансов, он же переболел только что. Я ещё подумал, что по симптомам необычно, атипичные признаки, лимфоузлы воспалились, но я списал симптомы на перемену климата или на необычность гриппозного штамма. Однако теперь-то... - медик упорно смотрел в пол, не желая встречаться глазами с Тэйтоном. - Боюсь, что эта ведьма утащит его с собой на тот свет.

Долорес чуть приметно вздрогнула, пошевелив губами, но ничего не сказала.

- Я виноват, - Арчибальд Тэйтон запрокинул голову назад, и его лицо снова уподобилось лику святого Себастьяна, пронзённого стрелами.

-Почему вы скрывали её болезнь? - Хэмилтона сильно зазнобило.

- Эта болезнь - проклятие, - Тэйтон явно оправдывался. - Поймите, она сама по себе страшна, но это полбеды. Она изолирует, лишает поддержки и только усугубляет беду. Я не любил эту женщину, гневался и стыдился из-за вынужденной лжи и тех способов, которыми добивался сокрытия тайны, но гнев на неё был хуже всего. Ей приходилось принимать в огромном количестве таблетки и тошнотворные микстуры, бороться с множеством заболеваний, начиная от лишая и заканчивая пневмоцистной пневмонией, а в последний год и саркомой. Она была обречена на постоянные анализы, разговоры о новой вакцине, наблюдение за уровнем лимфоцитов в крови, который неуклонно приближался к роковой отметке. Диагноз на несколько лет опережал смерть, он отсчитал ей точный срок, а связанное с болезнью клеймо делало её переживания чрезвычайно мучительным. Я понимал это, но она была ведьмой, она не хотела смириться и осознать беду, не хотела умирать одна, говорила, что утянет за собой кого только сможет. Я не мог оставить её с сиделкой в Лондоне, просто боялся, что без меня она сумеет найти себе жертву. Но я и помыслить не мог...

- Прекрати, - возмутился Хейфец, - чего ты извиняешься? Я дюжину раз говорил этому сопляку, чтобы он держался подальше от миссис Тэйтон. Я твердил ему, что нечего лезть в чужую семью, что попытка наставить рога другому часто оборачивается тем, что вы остаётесь с носом. Если он предпочитал меня не понимать - тем хуже для него.

- Но Дэвид, так нельзя...

- Это почему?

- Милосердие...

- Уймись ты со своей христианской жалостью! - взвизгнул Хейфец. - Он был безжалостен к тебе, радовался, наставляя тебе рога, и ликовал, что сумел тебя одурачить. Он был к тебе милосерден? В итоге он одурачил самого себя, но глупо думать, что это скорбное событие тяжким бременем ляжет на мою совесть. Я его предупреждал.

- Но мистер Хейфец...- в разговор вмешался все это время молчавший и сидевший в углу Лори Гриффин, - ведь мальчик ... Стив просто влюбился. Вы не должны, это жестоко.

- Я не делаю долгов и живу по средствам, - отрезал разозлённый медик, - и никому ничего не должен. Влюбился... - врач зло хмыкнул. - Она же распадалась и гнила заживо, была одержима только одной мыслью -- самой дурной и мстительной -- утащить с собой на тот свет как можно больше народу, а он, влюблённый, этого, вы хотите уверить меня, не заметил? Если нет, то он просто слеп и глуп. Какая любовь? Что он в этой злобной твари мог полюбить? Круглую задницу с родинкой? С таким же успехом мог заказать себе резиновую куклу -- его дурное воображение и её окрасило бы флёром неземной красоты.

- Я всё же должен был ему сказать, что она больна, - пробормотал Тэйтон. - Просто я не замечал его: химик-практикант, совсем мальчик... мне и в голову ничего не приходило. Но если ты замечал, что он кружит вокруг неё, ты должен был ...

Хейфец, уверенный в своей правоте, отмахнулся.

- Что должен? Я дал тебе слова никому об этом не распространяться и молчал. При этом она лезла ко всем -- к Бельграно, к Лану, полезла бы и к Карвахалю, если бы не ненавидела их с сестрицей, но все они мудро шарахались от неё. А этот... любил он, видите ли...- Хейфец зло скривился и неожиданно как-то спокойно и даже задумчиво добавил. - Мне часто кажется, что наши беды вызваны дурным искажением языка. Некое слово, которое почему-то ушло, забылось или изменило значение, мешает нам понять суть. И я вспомнил его. Это слово - "похоть", оно почти не вспоминается, кажется несуществующим, но оно есть и каждодневно умело прикидывается любовью. Так умело, что и не отличишь. Мальчишку всего-навсего распирает похоть, он становится слеп и глух, перестаёт мыслить здраво, на глазах тупеет, совершает поступки, которых сам стыдился бы, будь он в здравом уме, он превращается в наркомана, зависящего от очередной блудной дозы, а мы говорим, что это любовь? Опомнитесь. Любовь встречается столь же редко, как гений. А это простая похоть, вожделение без любви, со всеми атрибутами любви, но на деле - пустота. Но вот беда, слово ... слово ушло, забылось, и вместе с ним исчезло и понимание. Мы теперь и определить-то уже не можем, чем это - неназываемое и ставшее непроизносимым, - отличается от любви? А это - обычное блудное помешательство, наркомания распутства, страстный алкоголизм, но чем опьянение женским телом лучше опьянения вином?

- Господи, Хейфец, что вы говорите? - Гриффин отвернулся, снял очки и начал нервно протирать стекла кончиком рубашки. - Как можно так, ведь он и так наказан. Если он заболел... Зачем усугублять... - Он утомлённо потёр лицо руками и надел очки.

-А я и не усугубляю, Лори, - откликнулся Хейфец. - Я просто не понимаю, почему мистер Хэмилтон обвиняет меня в том, что у него нет ни чести, ни совести, ни понятия о морали, и я пытаюсь объяснить ему, что винить в подобных случаях нужно только самого себя.

- Господи, беда за бедой, - пробормотал Тэйтон. Он обернулся к Долорес. - Что мне делать, Долли? - несмотря на горе, оглушавшее Хэмилтона, он поднял голову на Арчибальда Тэйтона. Тот смотрел на будущую жену и ждал её слов, как приговора. Он выглядел совсем обессиленным.

Долорес ответила со спокойным практицизмом разумной домохозяйки: