Рассказы

Чарльз Эйч Мак-Интош нетерпеливо вышел из остановившегося лифта и деловитою походкой прошел через вестибюль. Очутившись на улице, он оглянулся в поисках пирамиды, но ее больше не было. В глаза лезли скучные очертания примелькавшихся домов: старая улица, небоскребы, автомобили и синие облака бензиновых паров.

— Где же Псамметих? — подумал Мак-Интош, соображая, в какую сторону выходит его балкон и где надо смотреть пирамиду. Он завернул за угол, но и там был тот же город.

— Я здесь, сэр, — сказал его шофер, подавая автомобиль и открывая дверцу. Мак-Интош сел, ничего не понимая, и машина понеслась по улицам.

— Санскритская легенда! Санскритская легенда! — думал он, то вынимая чековую книжку, то пряча ее в карман. Страшная досада охватывала его пополам с полным недоумением. Он машинально доехал до

дому и машинально очутился в своей гостиной. Жена, в темно-красном вечернем туалете, направилась ему навстречу.

— Что вы так запоздали, Чарли?! — воскликнула она. — Разве вы забыли, что у нас обедает перуанский посланник с женой? У вас ровно десять минут, чтобы переодеться во фрак!

Мак-Интош сел на диван и провел рукой по лицу. Псамметих Первый тяжело прополз сквозь его мысли.

— Я все-таки не понимаю,— подумал он, — откуда взялась и куда девалась эта пирамида...

— Что с вами, Чарли? — спросила жена. — Вы нездоровы?

— Да... я... я не буду сегодня обедать... — сказал МакИнтош, рассеянно поднимаясь с дивана.

— Чарли! Но перуанский посланник!

— Извинитесь у перуанского посланника, — сказал он, уходя в кабинет и задевая по дороге стулья.

Жена с изумлением смотрела ему в спину. И вдруг ей сделалось страшно:

— Боже мой, — подумала она, — неужели у него начинается прогрессивный паралич?!

Конец

Какие бывают недоразумения

Владивосток — Киото 26 мая — 18 июня 1918 года

I

Надо строить железную дорогу, а мысли все о жене. Конечно, оно не мудрено, сидя третий месяц в горах, между неоконченным мостом и полуоконченным туннелем, но все же не мешало бы заставить себя сосредоточиться для того, чтобы начисто проверить проект добавочных расходов на железную будку, как раз ту будку, которую необходимо поставить на этом месте. Уж если делать, так делать не иначе, как очень хорошо, — такое правило было у инженера, который строил эту линию и который, как мы только что намекнули, три месяца не видал своей жены.

По совести говоря, это неправда, что он ее не видел три месяца. Еще недавно он ни с сего придумал себе неотложные дела, по которым и отправился в город. Но эта поездка в счет не идет, потому что, во- первых, она была кратковременная, двухдневная, и, во-вторых, во все время пребывания у инженера болели зубы, и поездка вышла не в поездку, а в чорт знает что. И вообще, строить железную дорогу по-хорошему, это одно, а быть человеком еще не особенно старым, да к тому же не так давно женившимся, это другое.

Инженеру минуло сорок лет. Он был мужчина нервный, живой, неглупый и упрямый. Первое из поименнованных четырех качеств не помешало ему, благодаря трем остальным, сделать отличную карьеру и стоять, несмотря на свой нестарый возраст, во главе ответственного дела. Конечно, слово упрямый надо понимать не столько в дурном смысле, сколько в хорошем. То есть, если, например, на пути встречается гора, так он не обойдет ее вокруг, а просверлит туннелем, и если этот туннель выйдет на миллион дороже, чем кружной обход, — то упрется и настоит на том, чтобы для туннеля ассигновали миллион. Но такое упрямство имело и обратные стороны. Так например, если болят зубы, так нечего ездить к жене, а он все-таки поехал, ну и вышла поездка не в поездку, а, как мы уже имели честь сказать, выразиться, чорт знает во что.

Спроектировать будку для этого места надо обязательно. И при ней устроить небольшую метеорологическую станцию. Сначала будут недовольны новыми расходами, а затем поблагодарят. И заставить себя сосредоточиться на проекте тоже не так уж трудно. Жена, жена — он, слава Богу, не малый мальчик и может взять себя в руки. Но тут есть еще одно привходящее обстоятельство, именно, светло-синий конверт, который, распечатанный, лежит на столе. От той же жены. И внутри написано, что она решилась на преодоление трудного пути по горным дорогам (точнее, по горному бездорожью) и завтра рассчитывает приехать к нему в гости на три дня, пользуясь любезным обществом monsieur Какаду и тем, что он предложил ей свою помощь и услуги во время этого ужасного пути. Вот такое известие рождает в уме и сердце целую сеть перепутаннейших ощущений. Причем тут monsieur Какаду, чего ради он впутался в это дело? До сих пор Какаду, в качестве одного из второстепенных инженеров на той же постройке, заведывал приведением туннеля в окончательный порядок, так сказать, вылащиванием конструкций и вылизыванием изнутри. Неделю тому назад он уехал в отпуск, а теперь возвращается обратно вместе с женой своего начальства. Ведь надо знать, что такое Какаду. Во-первых, он бельгиец, а все бельгийцы и французы отличные инженеры, если бы не были еще лучшими ухажерами за чужими женами. Во-вторых, надо посмотреть на него: смазливый, смуглявый, глазки поволочные, на носу пикантно посажено пенснэ, в галстук пикантно воткнута булавка — прямо противно смотреть, и если упрямый инженер терпел такого подчиненного, то только потому, что тот был дельный и знающий малый. А теперь дельный малый начинает проявлять свою деловитость и в другой области: полюбуйтесь — занят доставкой жены для своего начальства! И главное, куда ее тащит — за облака, на самый горный перевал, и дорог-то никаких нет. Глушь адская. Рабочие и инженеры живут в наскоро сколоченных бараках, никаких селений вокруг, и даже почта доставляется только трижды в неделю, при помощи осла и старого почтальона, на нем приезжающего. Когда будет открыт туннель, то путь сквозь него в значительной мере сократится и упорядочится. Но пока приходится с неудобствами переваливать через гору. И сколько раз инженер ни намекал своей жене, что, собственно говоря, она могла бы иногда приехать к мужу, эта женщина всегда восклицала: «Милый, да я же умру от разрыва сердца, поднимаясь на такую кручу!»

А тут вдруг, при очаровательном содействии monsieur Какаду, не оказалось ни разрыва сердца, ни страшной кручи и, без дальнейших разговоров, — «завтра буду на три дня». Или здесь сыграло роль пикантное пенснэ (и, может быть, что-нибудь другое пикантное), или... в самом деле, очень уж она соскучилась по своем супруге. Инженер поймал себя на том, что, по чистой совести, он несправедлив к жене, и, если Какаду выглядит подлецом, то жена за все три года их семейной жизни вела себя примерно. Она из патриархальной, очень нравственной семьи, ну, соскучилась по мужу и просто пересилила свой страх, тем более, что Какаду, за удовольствие проехаться с хорошенькой женщиной, конечно, расписал дорогу, как ровную скатерть. Ведь в самом деле, и сам он, муж, мужчина ничего себе, а у жены достаточно хорошего вкуса, чтобы не обращать внимания на каждую пикантную булавку более, чем на удобного попутчика.

Инженер взошел в свою комнату в одном из бараков, и тут ему стало уже совсем приятно. Хотя барак был дрянь, но комнату свою инженер устлал и увешал коврами, а посередине поставил большое кожаное кресло — просторно и удобно — прямо хоть на двоих (например, для него с женой). Да и вообще, если она появится сюда на два, на три дня, то это будет очень и очень привлекательно. Инженер потер себе руки и, сделав несколько выкладок касательно стоимости будки и метеорологической станции, лег спать.

II

На другой день, в полдень, приехала Лили, укутанная в большой голубой шарф, а с нею Какаду, в высоких желтых сапогах и с особенно пикантно воткнутой булавкой. Лили была ужасно мила, и инженер не без нежности расцеловался с нею, а, кстати, довольно чистосердечно пожал руку monsieur Какаду, в благодарность за столь любезный подарок. Но достаточно было взглянуть на его торчащие усы, чтобы без промаха понять, что это канальское отродье старалось ради выслуги перед начальством, да для того, чтобы потереться вокруг хорошенькой юбки.