Рассказы

Какаду сейчас же расшаркался, поцеловал у madame ручку и отправился в свой туннель проверить, все ли там у него в порядке. Инженер же взял жену под руку, повел ее в свою устланную коврами комнату, завтракал с нею, tete-a-tete, затем гулял в ее обществе по новому мосту, показывал место, где поставят будку с метеорологической станцией, — вообще, позволил себе не утомляться в этот день работами и провел весь день так приятно, что не заметил, как наступила ночь.

Мы же, конечно, не будем нескромными — ибо что нескромнее, чем впутываться в чужую семейную жизнь, — но позволим себе предположить, что и после того, как мы, с наступлением ночи, покинули инженера и его Лили, они свое время провели не менее приятно, чем днем, а может, еще приятней. Факт тот, что Какаду отошел на десятый план, и инженер окончательно убедился, что все его подозрения на милую Лили не что другое, как пустая и гадкая напраслина. Тем более неприятно было, когда в четыре часа ночи к инженеру постучали и попросили его поскорее выйти наружу. Инженер посулил дьявола, накинул пальто и высунул нос за дверь. На улице было ни светло, ни темно, чуть загоралась заря, а внутри так тепло и славно! Однако оказалось, что одна из горных речек, которой на днях перегородили путь плотиной для того, чтобы направить ее в каменную трубу под насыпь, прорвала эту плотину и грозила наделать неприятностей. Инженер мог сколько угодно любить свою Лили, но он был человеком дела, поэтому немедленно оделся, поцеловал ее в лобик и вышел на улицу. Все инженеры, и Какаду, были уже на ногах и, вместе с рабочими, отправились на место происшествия.

Таким образом, и конец ночи, и утро — все было испорчено. Речонка оказалась бурливой и своенравной, и потребовалось целых восемь часов, чтобы привести ее в порядок. Лишь к завтраку инженер и часть рабочих вернулись обратно, а Какаду, тот даже остался там, наблюдая, чтобы подобный случай не повторился снова.

Лили недавно проснулась и была голодна. Инженер сейчас же распорядился подать завтрак, кушал с ней опять в tête-à-tête, а после завтрака, расположившись на ковре, они покурили папиросы с амброй и мечтали о том, как хорошо будет, по окончании постройки, купить небольшую виллу вблизи Монте-Карло и какие прелестные глицинии там можно развести. Затем инженеру принесли отчеты по уплате жалования рабочим, почему пришлось оторваться от приятных разговоров и заняться делом. Лили, которая еще не гуляла, отправилась наружу, взять немного воздуха, а инженер уселся в кресло и развернул бумаги. Спать ему хотелось смертельно. После того как его подняли среди ночи и он восемь часов провозился на плотине, это было нисколько не удивительно. А если принять во внимание, что и первую половину ночи он, в обществе Лили, провел не слишком безмятежно, то станет вполне понятно, что рассматривание своих дел он начал, клюнув в них носом. Однако взял себя в руки, встрепенулся, сморщил лоб и, окончательно сбросив с себя сонливость, погрузился в привычную область сложных цифр.

III

Одна мысль вдруг прорезала его голову. Жена пошла гулять, а где-то там, на плотине, сидит Какаду. Может быть, они теперь встретились и целуются. Инженер до того образно представил себе эту картину, что в ту же минуту, не помня как, очутился на улице и по- промеж бараков направился к мосту. Он даже не отдал себе отчета в том, что мост находится совсем в другой стороне, чем плотина, на которой остался Какаду. Но чутье не обмануло, оно не обманывает никогда, и, подойдя к реке, он увидел внизу берега, под протекторатом нововозведенного гранитного быка, на камне сидящую Лили, а у нее на коленях — нет, можно ли себе представить что-либо более позорное? — у нее на коленях сидящего Какаду, обхватившего обеими руками ее шею и взасос целующего ее в губы! С инженером сделались настоящие корчи. Он едва не ринулся по прямой линии на развратную пару, но вдруг ему стало так стыдно за жену, так неловко за ее бессовестную позу, что он как-то помимо воли шатнулся назад, попятился за барак и оттуда, сквозь дверь, протиснулся в свою комнату. Там он неловко, боком влез в большое кресло, запустил руки в волосы и в этой позе остался неподвижен.

Вы, обманутые мужья, читающие мой рассказ, вам понятно и известно то, что переживал в эту минуту инженер! Вы, мужья не обманутые или еще не знающие, что вас обманули, вы можете себе представить, что он переживал! Прочие же, поверьте, что инженеру было далеко не по себе. Ах, как тошно было инженеру!

Всего двенадцать часов назад она обнимала его, ластилась к нему, шептала такие слова, какие не решилась бы повторить при дневном свете, а теперь... на коленях, на ее коленях, сидит... О, проклятье! И мысли, тяжелые и бесформенные, как булыжники, заворочались в голове инженера, как булыжники, давя ему на череп. Отчеты рассыпались вокруг кресла — да какие тут отчеты, когда в происходящем вокруг он сам не мог дать себе отчета!

Инженер довольно долго, а, может быть, и не очень долго — это он сказать не мог, — сидел, уставившись в одну точку. Но так как этой точкой случайно было окно, а в окне мелькнул голубой шарф, то он вскочил на ноги, подобрал бумаги и вышел на улицу. Прислонясь спиною к двери, он ждал приближения своей жены. Лили шла, розовая, стройная, с элегантно брошенным шарфом, который в пути предохранял ее от ветра и загара. И, глядя на эту иллюзорную невинность, кроющую столько зла, инженер проскрежетал:

— Какая подлость, какая низость!

И почувствовал себя до мозга костей джентльменом по сравнению с этой мелкой, гадкой женщиной. Это чувство было так остро, что оно избавило и их, и нас от экспансивной и грубой сцены.

Когда Лили подошла к нему и протянула руку, он нашел в себе самообладание, чтобы взять эту руку и вежливо поцеловать. Но когда Лили, оглянувшись вокруг и видя, что никого нет, хотела поцеловать его самого, он попятился в дверь и сделал вид, что хочет пропустить ее вовнутрь. Лили засмеялась и, входя за ним в комнату, воскликнула:

— Что это, вы, кажется, не хотите моих поцелуев? — и положила ему руки на плечи.

Инженер молча отвел их и отошел в сторону. Лили удивленно посмотрела на него и спросила обиженным тоном:

— В чем же дело? Вы не в духе?

Инженер ответил с тонкой иронией:

— Да, не чрезмерно в духе, — и отвернулся к окну.

Лили сбросила шарф, положила зонтик и, пройдясь раза два по комнате, подошла к нему сзади.

— Может у вас неприятности с постройкой? — спросила она ласково, обнимая его вокруг шеи. Через плечо, инженер, не поворачиваясь, сказал:

— Нет. Но, к сожалению, у меня очень много дел.

Это уже совсем выглядело невежливо. Лили отошла в противоположный угол и капризно проговорила: Я не ожидала, что мое присутствие будет вам так мешать! Совсем не ожидала!

Она рассчитывала на возражение, но инженер молчал. Это уже было слишком. Не надо забывать, что ее предки, двести лет тому назад, играли при дворе не последнюю роль и строптивая гордость составляла неотъемлемую часть ее крови. Лили вспыхнула и сказала:

— Мне, право, очень жаль, что моим приездом я оторвала вас от ваших прямых обязанностей. Но я сейчас уеду и больше не буду вам мешать.

С этими словами она раскрыла свой ручной чемоданчик и начала укладывать в него щетки и флаконы. Инженер проговорил:

— В таком случае надо будет послать за monsieur Какаду. Он возьмет на себя труд проводить вас до города.

Жена ответила не без живости:

— Какаду навязчивый и надоедливый субъект. Но здесь я видела почтальона. Он сейчас возвращается в город и доставит меня лучше, чем кто-либо.

Говоря это, она захлопнула уложенный чемоданчик и стала одевать шляпу. Инженер стоял спиной и глядел в окно.

Лили была совсем готова и хотела уже уходить, но привязанность взяла верх над гордостью, и, подойдя к мужу, она спросила серьезно:

— Павел! В чем же дело? Я ничего не понимаю.

Но инженер поцеловал ей руку и, сказав: «до свиданья», открыл перед нею дверь.