Рассказы

И в тот же миг его душа покинула башню, в которую она перед тем переселилась и которую оживляла своим присутствием. А затем и башня, и Марсель устремились по прямой линии в Париж, туда, откуда начался столь фантастический побег.

Вот почему башня так быстро взвилась кверху и улетела на запад вослед заходящему солнцу. Вот почему генерал фон-Магеншмэрцен принужден был оскандалиться, не попав в нее из своих отлично оборудованных пушек. Поздно ночью, когда Париж кутался в густые туманы, забредшие сюда из серого Лондона, над ним пролетела Эйфелева башня. Шея ее была вытянута вперед, четыре ноги сжимались сзади и железные ребра со свистом рассекали воздух. Очутившись на месте своей обычной резиденции, она поднялась головой кверху, приняла вертикальное положение и мягко опустилась на старый пьедестал.

По лестнице, скрытой в одной из ее ног, спустился человек и вышел на площадь. Это был Марсель Во- тур. Он направлялся по набережной Сены и свернул в боковую улицу. В жилете Марсель нашел ключ от своей квартиры и от наружной двери. Никто не слышал, как он взошел к себе и как полчаса спустя вышел обратно. На его утомленном, помятом лице были написаны и душевное потрясение, и сильная физическая усталость, а от рук его пахло керосином. Взяв фиакр, Марсель отправился в гостиницу, достал себе комнату и заснул как убитый.

Он спал так крепко, что проспал и шум, поднявшийся в Париже навстречу возвратившейся башне, и дневные телеграммы, гласившие об этом.

В сущности, телеграммы, пришедшие из Швейцарии, явно опаздывали против событий, а донесения генерала фон-Магеншмэрцена были странными и абсолютно непонятными. Что касается известий из самого Парижа, то они только констатировали факт возвращения блуждающей башни, но подробности были так же туманны, как и тот туман, который окутывал Париж в момент ее появления. Все сообщения сводились к следующему: когда с первыми утренними лучами разорвалась туманная завеса, из-за нее выплыли знакомые очертания железного скелета, неодушевленно стоящего на своем старом месте. И хотя описаний была пропасть, целых восемь страниц, но парижане так и не узнали, откуда взялась наскандалившая башня.

В конце восьми страниц было также маленькое сообщение, не имевшее отношения к делу. Сообщалось, что в квартире известного ассириолога Вотура, ночью, по их мнению, в его отсутствие, вспыхнул пожар, уничтоживший все материалы, привезенные из Месопотамии. Пожар был так неожиданен и распространился с такой силой, что даже брат ассириолога едва успел спуститься из пылающей квартиры.

Ультрафиолетовая вольность

Сибирский экспресс — Нью-Йорк май 1918 года — 12 февраля 1919 года

I

На мягком пушистом облаке лежали два больших булыжника, а на них расположились две фигуры, укутанные в туманные одежды. Одна фигура была ультрафиолетовая, другая инфракрасная. Читатель, знакомый с физикой, сразу поймет, что обе они были невидимы для человеческого глаза. Да если и видимы, то слишком уж высоко надо было поднимать голову. Но это несущественно. Неважно также, что обе они были сестрами, что, несмотря на свою заоблачность, обе были дочками одного и того же земного отца, жившего когда-то в Кёнигсберге. Гораздо существенней то, что случилось. И, хотя этого никто не видел, так как, я уже сказал, слишком высоко пришлось бы задирать голову, но несомненность случившегося будет бесспорна, после того как ниже мы узнаем о последствиях, вытекших из случившегося.

Итак, одна фигура заломила руки и воскликнула:

— Ах, сестра! Могла бы ты только представить, как бесконечно надоело мне носиться на этом колесе с двумя крыльями!

Это была ультрафиолетовая фигура и звали ее Время. Другая фигура, инфракрасная, ответила устало:

— Представляю, сестра, ах, как представляю! Сама я мучаюсь тем же: без начала и конца все одно и то же!

Инфракрасную сестру звали Пространством.

Прошло сто лет. Обе они сидели и молчали. Одна из них бессознательно вертела колесо, которое махало своими двумя крыльями.

— Уйдем... — несмело сказала фигура, которая вертела колесо и имя которой было Время.

— Уйдем, — ответила другая, инфракрасная, — мир давно течет по заведенному порядку. Авось, и без нас не собьется, по инерции...

После этого обе фигуры обнялись и исчезли.

II

Чарльз Эйч Мак-Интош распахнул дверь и устало вышел на крошечный балкон, который был в его конторе на тридцать первом этаже. Заседание с двумя седыми, краснолицыми, чисто выбритыми джентльменами затянулось слишком долго, но зато было сделано дело. Огромные нефтяные поля отныне переходили в руки Мак-Интоша. Оба джентльмена только что ушли, и он, утомленный долгим сидением и сложными разговорами, вышел на свежий воздух. Здесь, на уровне тридцать первого этажа, воздух был относительно чист, пыль и автомобильные запахи ползали внизу. Приятно было расправить усталую спину и проветрить чересчур сосредоточившийся мозг. Зато огромные, густые нефтяные источники переходили в собственность Мак-Интоша, и в душе его плавало удовлетворение.

Он уронил свой взгляд на [мешанину] из толпившихся вокруг высоких и низких домов и вдруг увидел перемену. Мы употребили термин «перемену», желая сохранить спокойный эпический тон, но сейчас же должны сорваться с него, потому что перемена произошла такая дикая, нелепая и прямо-таки сумасшедшая, что и мы, и вы, и сам Мак-Интош должны были подскочить на месте. Город, дома, люди — все куда-то исчезло. Перед балконом расстилался желтый песок, а на нем высилась тяжелая, мрачная египетская пирамида. Имя ее было Хеопса или Хуфу.

Мак-Интош взволнованно одел очки и всеми четырьмя глазами впился в доисторическую гостью. Но не успел он оглянуться и что-нибудь сообразить, как из пирамиды, пониже чем посередине, вывалился камень, и в открывшемся входе появился человек в царственных египетских одеждах.

Фараон был гневен, потому что он прошел весь коридор, не встретивши ни стражи, ни рабов.

— Petra — u?! — крикнул он, увидев Мак-Интоша и махнув рукой в том странном и, в то же время, пластичном боковом движении, в каком мы видим египтян на старых египетских барельефах.

Мак-Интош все еще не мог опомниться от происшедшего, но однако осознал, что на него повысили голос. Поэтому он выпрямился и стоял гордо и неподвижно, сохраняя всю невозмутимость англосаксонской крови и помня, что он гражданин свободной демократической республики.

Однако у фараона были свои взгляды и свое воспитание.

— Petra — u?! — закричал он снова, громко и гневно. Непонятные слова означали по-египетски: «Что все это значит?»

Мак-Интош подумал: «Если он будет продолжать кричать на меня, то я буду вынужден пригласить полисмена. Он не в Египте, а в культурной стране, и времена деспотизма давно миновали».

Фараон неторопливо оглянулся в коридор, но, убедившись, что там по-прежнему пусто, вернул свои царские взоры к Мак-Интошу. На этот раз он, по-видимому, обратил внимание на странные, не египетские одежды американца и сообразил, что тот иностранец. Поэтому он сменил египетский язык на ассирийский и спросил более мягко:

— Кто ты есть, иностранный человек?

Ассирийский язык оказался для американца таким же непонятным, как и египетский, но смягчение тона произвело благоприятное впечатление на его достоинство. Мысль о полисмене отлетела и ее сменил интерес к непонятному собеседнику. Будь к месту тут сказано, что дед Мак-Интоша был довольно известным ботаником и даже в свое время, собирая растения, погиб в Новой Зеландии, съеденный туземцами. И пускай сам Мак-Интош был до мозга костей дельцом и делателем долларов, все же, несколько коллекционерских наклонностей, как например, любовь к бронзовым пепельницам, сохранялись в его крови. Даже воспитание Мак-Интош должен был получить в направлении научной деятельности. Но, едва сделавшись самостоятельным, он немедленно покинул Оксфорд, променяв бездоходную науку на более выгодное и доходное занятие спекуляцией. Как видно, он оказался прав, разбогатев необыкновенно, — но мы не будем отклоняться от рассказа.