Сильви и Бруно

История закончилась так внезапно, что я даже не нашел слов, чтобы поблагодарить рассказчика. Вряд ли из этого повествования можно было извлечь мораль, но оригинальности ему не занимать.

– Это нечто!.. – вот и все, что я мог сказать.

Глава 16

Голоса и подголоски

– Простите, я не совсем понял, что вы сказали, – послышался чей-то голос. Но он не принадлежал ни Сильви, ни Бруно (их я видел в толпе гостей, внимавших пению графа). По-видимому, говорил Мин Херц. Он повторил:

– Я не совсем понял, что вы сказали. Но я уверен, что вы меня поддержите. Спасибо вам за внимание. Остался еще один куплет, – сказал он басом французского графа.

И в наступившей тишине он запел:

Теперь в деревне парочка живет

Подальше от соблазнов и невзгод.

Хоть благосостоянье не растет,

Живут по средствам. Пашут круглый год.

Бывает, что супруга занудит:

«Ах, с мамочкою был бы просто рай!

Ну, пусть у нас с недельку погостит…»,

Но Тоттлз, как разумный индивид,

Ей отвечает: «Нет! Не искушай»

Грянули аплодисменты. Певец снисходительно раскланялся во все стороны. 

– Это для меня такая честь! – воскликнул он, обращаясь к Леди Мюриэл. – Стать первым исполнителем этой изумительной песни. А какая музыка – это просто магия! Это новаторская музыка! Сейчас я ее проиграю, и вы поймете, что имеется в виду.

Он сел за рояль, но тут обнаружилось, что ноты исчезли. Исполнитель с раздражением перевернул несколько клавиров на соседнем столе, но ничего не нашел. Леди Мюриэл стала ему помогать, потом присоединились остальные. Напряжение возрастало.

– Что могло случиться? – возмущалась Леди Мюриэл.

Никто ей не ответил даже предположительно. Но все были убеждены: после окончания романса к роялю никто не приближался. 

– Ничего страшного, – пытался успокоить общество певец. – Я исполню этот романс по памяти.

Он сел за инструмент и принялся перебирать пальцами по клавишам – без видимого успеха. Вместо музыки выходил какой-то сумбур. Певец начал нервничать:

– Какой-то злой рок! Угораздило же меня потерять ноты именно этой изумительной пьесы! И ведь никто не приближался к инструменту! Или их забрал тот мальчишка? Может быть, он – злоумышленник?

– Не исключено! – согласилась Леди Мюриэл. – Бруно, где вы, дитя мое?

Но Бруно не откликнулся. Казалось, оба ребенка исчезли так же, как эта волшебная музыка – может, даже вместе с нею.

– Я думаю, эти дети решили нас разыграть, – сказала Леди Мюриэл. – Они где-то прячутся. Этот маленький Бруно – сущее бедствие!

Предположение всем понравилось. Гости были не прочь поиграть в прятки, и некоторые стали искать детей. Они раздвинули все шторы, распахнули буфеты, заглянули под диваны – и никого не обнаружили.

– Может, они убежали, пока мы слушали романс? – высказала новое предположение Леди Мюриэл. – Ну, конечно, они выбежали в соседнюю комнату.

Графа это взволновало еще больше.

– Через эту дверь никто не выбегал! – возразили два или три джентльмена. – Мы свидетели: она даже не открывалась.

После этого откровения в комнате повисла мертвая тишина. Леди Мюриэл уже не рисковала делать предположения, во избежание худшего. Она только проверила, затворены ли окна. Они оказались заперты изнутри.

Еще не совсем потеряв надежду, Леди Мюриэл вызвала домоправительницу и велела принести вещи детей.

Через некоторое время испуганная домоправительница вернулась с вещами в руках:

– Вот что мне удалось найти. Юные господа почему-то не зашли за ними. А что, детишки куда-то запропали?

– Да, сейчас их что-то не видно, – уклончиво ответила Леди Мюриэл. – Оставьте их вещи здесь. Я сама одену детей, когда они придут.

Две шапочки, выходной жакет Сильви пошли по рукам. На них смотрели с умилением. И то сказать: вещицы были премилые. Особенного изумления удостоились туфельки. Одна леди даже воскликнула не без зависти:

– Это какие же миниатюрные ножки должны быть у той девочки!

Одежду положили на оттоманку в центре зала. Гости, уже потерявшие надежду дождаться детей, распрощались и начали разъезжаться по домам. Остались еще человек восемь или девять. Граф в сотый раз поклялся, что он глаз с детей не спускал во время исполнения романса. Он позволил себе отвлечься на мгновение, когда закончил и стал кланяться публике. И в это момент оба младенца исчезли. Граф не успел договорить, как вдруг его прервали восклицания ужаса.

Вещи исчезли. Потерпев фиаско с детьми, гости немного поискали одежду – скорее для очистки совести. А потом стали расходиться. Остались только четыре самых близких друга семьи.

Граф опустился в мягкое кресло, тяжело дыша.

– Кто-нибудь может объяснить, что это за дети? Зачем они пришли сюда? Почему так странно исчезли? Сначала музыка, потом они, а потом их вещи… Ну, музыка – это я понимаю. Но все остальное! Ничего не понимаю.

Он мог бы еще продолжать свои рассуждения, но вдруг опомнился:

– Уже поздно. Спокойной ночи.

И он поспешно удалился. Я встал, чтобы следовать за ним.

– Погодите, – воскликнул английский граф. – Вы не просто гость. Друг Артура – в этом доме как родной.

– Благодарю вас, – ответил я, и мы, как настоящие джентльмены, сдвинули кресла и уютно расположились у камина, хотя там и не было огня. Леди Мюриэл положила на колени стопку нотных тетрадей и продолжала искать таинственно исчезнувшую музыку.

– У вас никогда не возникало желания, когда вы держите сигару и смахиваете пепел, делать руками что-то еще (производить еще какие-то манипуляции)? Я знаю, что вы хотите сказать (обратилась она к Артуру, который открыл рот). Зачем двигать пальцами, когда движется мысль? Серьезные мысли мужчин и легкие движения пальцев при стряхивании пепла, у женщин – легкомыслие и замысловатые движения пальцев при вышивании. У каждого свое. Вы же это имели в виду?

Артур заглянул в ее лукаво-жизнерадостное лицо и, снисходительно улыбаясь, ответил:

– Да, именно это.

– Покой тела и работа ума, – высказал я свое скромное мнение. – Один писатель сказал, что это и есть предел человеческого счастья.

– Да, абсолютный покой, – иронически согласилась Леди Мюриэл, созерцая три тела, абсолютно покоящиеся в креслах. – Что до работы ума…

– … это привилегия молодых врачей, – сказал английский граф. – У нас, стариков, нет такой потребности. Нам вообще пора на покой.

– Не думаю, – возразил Артур. – Вы еще на многое способны.

– Может быть, может быть… Но у вас есть преимущество. Нам время тлеть, а вам цвести. У вас есть еще интерес к жизни, которому нельзя не завидовать. И он не пройдет еще много лет.

– Да, – согласился я. – Многие наши интересы простираются далее нашей жизни. Даже большинство.

– Большинство – безусловно. И некоторые науки тоже. Именно некоторые. Математика, например. Ее интересы, на первый взгляд, безграничны. Ни одна форма жизни, ни одна раса разумных существ не имеет смысла там, где математика теряет свое значение. Но медицина, боюсь, стоит на других позициях. Допустим, вы открыли средство от болезни, которая до сих пор считалась неизлечимой. Без сомнения, этот волнующий момент преисполнен интереса. То есть интереса в меркантильном смысле – как источник славы и денег. Но что из этого следует? Пройдет несколько лет – и эта ваша болезнь перестанет существовать. Ну, и зачем тогда ваше открытие? Мильтон заставляет Иова обещать слишком много. От большой славы в небесах ожидает тебя нужда. Мало радости, когда твоя слава касается того, что теряет значение.

– Во многих случаях никто бы не стал заботиться о новых открытиях в медицине, – сказал Артур. – Не вижу в этом смысла. Хотя и жаль, что пришлось бы оставить любимые учения. Лекарство, болезнь, боль, грусть, грех – опасаюсь, что все это связано больше, чем мы думаем. Избавьтесь от греха – и вы избавитесь от всего прочего. А пуще всего – от самомнения.