Страница 12 из 16
На протянутом от конторы проводе, под жестяным колпаком, вспыхнула электрическая лампочка; вокруг неё тут же заплясали легкокрылые, суетливые мотыльки. Молодёжь сразу оживилась, звонче стал смех, а Федя заиграл веселее и громче. А за пределами площадки темнота сделалась ещё гуще, ещё плотнее.
Неожиданно кто-то тронул меня за локоть, я вздрогнул и оглянулся: рядом стояла Надька Шкурихина. Когда она успела подойти, я даже не заметил.
- Здравствуй, Коля, - тихо сказала она.
- Здравствуй, - ответил я, удивлённый её необычно тихим голосом.
- А что к нам не подошёл?
- Федю слушаю.
- Ты, я вижу, совсем загордился. Никуда не ходишь, с ребятами не играешь...
- Некогда. Дел в доме много.
Надька замолчала, а я, после её вчерашней непонятной улыбочки, и вовсе не был расположен разговаривать с ней. Так и стояли, вслушиваясь в чудную, льющуюся, словно с небес, мелодию аккордеона.
- Как красиво играет! - вздохнула Надька. - Так бы слушала и слушала...
Я не ответил. А она опять притронулась к моему локтю и спросила:
- Соскучился по ней, да?
Её слова застали меня врасплох, и я не сразу нашёлся с ответом. Вот ведь пристала! Хорошо ещё, что темно и не видно, как краска заливает лицо.
- По кому это скучаю? - я повернулся к ней. - Чего выдумываешь!
- Брось ты, Коля... Сам знаешь, по кому. Тут и выдумывать нечего. Может, другие не видят, а я всё вижу...
Она опустила голову, но я успел заметить блеснувшие в её глазах слёзы. Только этого не хватало! Ещё вчера улыбалась во весь рот, а сегодня... Что это с ней? Печальная музыка подействовала? Я пристальнее вгляделся в Надьку: в руках она держала берёзовую ветку и пальцами нервно обрывала листья. На ней то же самое платье, что и вчера - ситцевое, совсем вылинявшее, плотно облегавшее ладную фигурку. Она, пожалуй, и завтра в нём будет ходить, почему-то подумал я, и послезавтра, а испачкает, выстирает и опять оденет. У неё, как и у меня, нет отца, и сама она в семье пятая.
- Ничего ты не видишь, - неожиданно дрогнувшим голосом сказал я.
Не знаю почему, но мне вдруг стало очень жалко Надьку. Неужели и вправду влюбилась? Но чем я могу ей помочь? И я тихо повторил:
- Ничего ты не видишь...
Потом сделал шаг - тот самый шаг, о котором пришлось очень долго и горько сожалеть. Я зашёл ей за спину, просунул руки под мышки и ладонями сжал тёплую, упругоподатливую грудь. Надька вздрогнула, оцепенела на секунду, а потом... потом подалась назад и прислонилась ко мне спиной; даже через рубаху я почувствовал её горячее, напряжённое тело. Пять, десять секунд мы так простояли - не помню... Но вот она чуть-чуть повернула ко мне голову и тихо прошептала:
- Не жми так сильно... Больно.
В то же мгновение я отшатнулся от неё, точно ошпаренный кипятком. Сердце моё колотилось, глаза заволокло туманом... И, круто повернувшись, я кинулся от Надьки прочь в спасительную темноту, не разбирая дороги.
Остановился только возле дома. "Что же я наделал! - стучало в голове. - А как же Галка?". Я посмотрел на свои ладони: они ещё помнили, предательски помнили теплоту Надькиной груди, помнили твёрдые комочки её сосков, помнили всё...
Растерянный и подавленный, я долго сидел на крыльце, не понимая, как такое могло случиться, и что теперь делать? То ли от прохлады, то ли от только что пережитого, меня охватила дрожь. Я поднялся и вошёл в дом. Мама сидела на моём топчане и что-то шила на руках.
- Раненько сегодня, - сказала она. - Устал, небойсь?
Я, молча, кивнул головой.
- Тогда ложись, отдыхай, а я в комнату перейду, посижу ещё немножко, - и она стала собирать разложенную на постели раскроенную материю. - Я сейчас "Любовь Яровую" по радио слушала. Интересная постановка. Этот Шваньдя меня совсем уморил.
Спектакль я слушал несколько раз и знал почти наизусть. А сейчас из репродуктора лилась быстрая, как ручей, скороговорка Вадима Синявского - передавали футбол. В футболе я в то время почти не разбирался и выключил висевшую на стене чёрную тарелку репродуктора, а перед тем, как лечь, вывернул и лампочку. Через занавеску из комнаты проникал слабый свет, а я лежал и смотрел в едва различимый потолок. Мысли путались, перескакивая с одной на другую. То я презирал себя, то вдруг чувствовал какое-то непонятное, пугающее удовлетворение, которого, как мне казалось, не должно было быть. И тут же, исподволь, подкрадывался совсем уже трусливый вопрос: "Видел нас с Надькой кто-нибудь или нет?". Но после недолгих раздумий, пристыженный, отвечал себе: "Если и не видели, что это меняет? Сам-то про себя я всё знаю...". "А что, если взять и обо всём рассказать Галке, не дожидаясь, когда проговорится Надька?" Эта мысль меня немного приободрила: "Ну что я такого сделал? Подумаешь, до девчонки дотронулся... Многие пацаны так делают. Скажу, что пошутил". Однако я сразу отверг эту мысль, показавшуюся спасительной: Галка в такую шутку не поверит. Вспомнилось и её письмо о ревности.
Погас свет у мамы, а я всё не мог уснуть, переворачиваясь с боку на бок. Потом пришли Зина с Тоней; не зажигая керосиновую лампу (летом электричество в посёлке давали до одиннадцати часов), они на цыпочках прошмыгнули мимо меня в комнату, и там долго перешептывались между собой, заглушая смех подушками...
Во сне я падал со стога. Я падал, цепляясь, в буквальном смысле, за каждую соломинку, за каждую травинку, и земля, ощетинившись колючей стернёй, неотвратимо приближалась. Потом я почувствовал, что падаю не только я, но и весь стог; он уже накренился в мою сторону, готовый вот-вот рухнуть и придавить меня своей душной тяжёлой массой. Я замолотил руками и ногами, будто барахтался не в сене, а в воде, и... проснулся. Когда понял, что лежу на своём топчане, запутавшись в одеяле, с облегчением вздохнул. В окно через занавески струился бледный рассвет, а с улицы донеслось звяканье подойника - это мама готовилась доить Дуську перед выгоном в стадо. Я счастливо улыбнулся, перевернулся на другой бок и... И в то же мгновение вспомнил вчерашнее, вспомнил Надьку. Какой я дурак, какой дурак! От бессилия повернуть время вспять и всё изменить, я сжался в комок, стиснул зубы и едва не заскулил.
В конце недели проводили Тоню в город. Мама и девчонки, как водится в таких случаях, всплакнули немного, а потом мы все вместе вышли за ворота. Когда Тоня с небольшим чемоданчиком шла к лесовозу, за рулём которого сидел Ромка, мама неожиданно перекрестила ей спину и негромко сказала:
- С Богом, доченька...
А Галка приехала всего за три дня до начала занятий. Об этом мне поведал Генка Тимохин, зайдя вечером:
- Сидишь, как сыч, дома, носа не высовываешь, а там Галька Щира приехала.
- Какая мне разница, - стараясь быть равнодушным, ответил я, хотя внутри будто оборвалось что-то.
- Кончай трепаться, Колька! - Генка расхохотался. - О ваших записочках, наверное, полкласса знает. От Зойки разве что скроешь! Это она вас засекла.
Я стоял и моргал глазами, подыскивая ответ, но так ничего и не придумал. Вот так номер! Вся наша конспирация - коту под хвост. Правду говорят: шило в мешке не утаишь. Интересно, как Галка к этому отнесётся? Вот будет ей сюрприз!
- Пойдём на нашу поляну, там сегодня все собираются, - потянул меня за руку Генка. - Давно в лапту не играли.
Пришла ли туда Надька, думал я, шагая рядом с Генкой? А если пришла, расскажет Галке или нет? Обычно девчонки об этом не распространяются, ну, а вдруг - из ревности, назло... И холодок тревоги опять заходил под рубахой.
Место, куда пошли с Генкой, мы называли "наша поляна". Здесь мы играли в городки, лапту и в разные другие игры. Поляна начиналась сразу за огородами и своей длинной стороной упиралась в заросли тальника, за которыми раскинулось пересохшее нынешним летом болото Для наших игр места хватало с избытком - не сравнить со "спортивным городком" у конторы. Нередко сюда наведывались парни и постарше нас. Посмотрят, позубоскалят над нами, а потом, глядишь, сами в игру включаются. Другой раз, не успеем оглянуться, как уже зрителями становимся - у них там свои счёты! А по выходным дням и праздникам не остаются в стороне даже матёрые, уже в годах, мужики. Придут вроде бы на молодёжь посмотреть, свои молодые годы вспомнить, а руки-то чешутся - ну и за лапту. А разыграются - команда на команду, - войдут в раж и о возрасте забывают. Вот тогда-то и начинается настоящая потеха!