Страница 11 из 16
- Я вот что подумала, девочки, - перед тем, как начать ужинать, сказала мама, оглядывая нас. - Теперь и в нашем доме появился мужчина. Как вы считаете?
- Конечно появился! Ещё какой! - почти в голос воскликнули Зина с Тоней и, глядя на меня, заулыбались.
А мама вдруг тяжело вздохнула и сразу как-то сникла. Улыбка сошла с её лица, она подняла голову и посмотрела на фотографию отца, висевшую на стене в простой деревянной рамке
- Времечко-то как бежит..., - сказала мама, тут голос её дрогнул, и она тихо прошептала: - Господи! За что?.. За что?..
Её плечи мелко-мелко затряслись, из открытых глаз потекли слёзы. Мы притихли, уставясь глазами в стол. Но вот и девчата склонились к маме, обняли её за плечи и заревели в голос. Я долго крепился, к горлу подкатил удушливый шершавый ком, защипало в глазах. В конце концов, я не выдержал и выскочил во двор. Крепко, до боли в скулах, я стиснул зубы, зажмурился и поднял лицо вверх. Мне хотелось завыть - завыть от жгучей жалости к маме, к сёстрам, к себе...
Так я простоял несколько минут, сдерживая себя, чтобы не расплакаться, но слёзы сами собой текли из-под плотно сжатых век...
Немного погодя, я рукавом рубахи просушил мокрые глаза и вернулся в дом. Все уже успокоились, тихо о чём-то разговаривали, но, пока меня не было, никто к еде не притронулся.
После ужина Зина и Тоня быстро собрались и упорхнули на танцы. Мама, убирая со стола посуду, сказала:
- А ты что сидишь? Всё книжки да книжки, шёл бы прогулялся. Вот зарядят дожди - тогда и начитаешься.
Я вышел на улицу. Сумерки уже опустились на посёлок, и дальние дома были едва различимы, сливаясь с лесом. Прохладный ветерок холодил тело под рубахой, напоминая, что осень не за горами. Может быть, Галка приехала, с надеждой подумал я, шагая по дороге. Я вдруг остро почувствовал, что мне очень не хватает её, особенно в последние дни. Как хочется услышать её торопливый, мягкий говорок, увидеть зелёные искорки в глазах, её озорные конопушки! Перед отъездом она сказала, что пробудет у тёти до самой школы, а до школы ещё больше недели. Какими же длинными станут для меня эти дни! Скучает ли она, как скучаю я? А что, если и там у неё есть дружок? Эта мысль больно скребанула меня по сердцу, и в груди как-то нехорошо заныло.
Танцплощадка, куда я направлялся, располагалась неподалёку от конторы, и, подходя к ней, услышал звуки аккордеона. Вот здорово! Значит, сегодня у Феди Рябова "вдохновение".
Дядя Федя нравился мне, пожалуй, больше других мужиков в посёлке и совсем не потому, что здорово играл на аккордеоне. Было в нём нечто такое, что отличало от других. Я никогда не слышал, чтобы он когда-нибудь матерился прилюдно, даже будучи в крепком подпитии. А для нашего посёлка - это почти подвиг. Видно, в душе его не совмещались любовь к музыке и брань. Высокого роста, крепкий и сильный, он никогда не вступал ни в ссоры, ни в драки, хотя мог, шутя, совладать с любым. Мужикам, вроде бы и делить было нечего, но, случалось, подопьют, слово за слово - и давай кулаками махать, да рубахи рвать. Но, если Федя оказывался поблизости, до расквашенных носов дело не доходило. Возьмёт кого-нибудь из зачинщиков за шиворот, встряхнёт, как кутёнка, и отбросит в сторону. И никто на него не обижался.
Как-то в бане (тогда мне было лет десять) Федя вышел из парилки и присел на лавку рядом со мной. От его пышущего жаром тела на меня сразу повеяло силой и мощью. Такие фигуры, с широкими плечами и выпуклыми мышцами, я видел только в книжках о Древней Греции. Сам Геракл сидел передо мной - ни больше, ни меньше. А как он парился! Когда он влезал на полок и поддавал пару, мужики горохом сыпались вниз, прикрывая головы вениками. Зимой - мороз не мороз - выскочит из бани и в сугроб с головой. И пар от него такой, будто снег закипает. Покатается Федя в сугробе, разотрётся с головы до пяток снегом и опять на полок.
У Феди на левой стороне, прямо под сердцем, я увидел кривой багровый рубец. Заметив мой пристальный взгляд, Федя спросил:
- Что, красивый? - я кивнул, а он рассмеялся. - Дурачок ты, Колька. Не хотел бы я, чтобы и тебя такая красота зацепила.
- Чем это, дядя Федя? Пулей?
- Осколком. Ещё бы немного - и хана...
- Дядя Федя, а можно я его потрогаю, - робея, спросил я.
- Что ж, потрогай... - Федя опять засмеялся.
Я протянул руку и осторожно прикоснулся пальцами к твёрдому, лоснящемуся от пота шраму. А Федя как гавкнет! Я чуть с лавки не слетел с испуга, а он зачерпнул ладонями, точно ковшом, ледяной воды из шайки и плеснул на меня. Я подпрыгнул, выпучил от неожиданности глаза и пулей сиганул в парную. Федя хохотал мне вслед.
Войну он закончил в Германии, был ранен, отвалялся в госпитале и вернулся домой с замечательным трофеем - сверкающим перламутром аккордеоном. Кто знал его давно, говорили, что до войны Федя даже балалайку в руках не держал. Но дремавшая в нём долгие годы способность к музыке дождалась своего часа. Всё свободное время он просиживал у тарелки репродуктора или патефона и терпеливо перебирал непослушные клавиши большими, грубыми пальцами. Не прошло и года, как всем на удивление, в один из вечеров Федя пришёл в клуб с аккордеоном и заиграл так, что все рты поразевали. В районе прознали о его таланте и, вскоре, пригласили участвовать в конкурсе художественной самодеятельности. Федя, по характеру застенчивый, долго отнекивался:
- Какой из меня артист? Я так... пиликаю только.
Однако уломали. И Федя не подкачал: он привёз из района главный приз - шикарный отрез крепдешина на платье своей жене Клаве. Другой бы загордился, но только не Федя; он без долгих уговоров соглашался играть на танцах, свадьбах, да и просто на обычных гулянках. А где гулянки - там и выпивка. А потом и без гулянок Федя, нет-нет, да и приложится к бутылке. В такие вечера на крыльцо дома выходила Клава, красивая, но худенькая и хрупкая на вид женщина, и говорила девчатам, пришедшим на переговоры: "Вы уж извините, девчата, но у Феди сегодня вдохновения нет".
Клава не отпускала Федю от себя ни на шаг. Вот уж воистину: куда иголка, туда и нитка. В клубе, на вечёрках ли, не говоря уже о застольях, - она рядышком. Бывало, летом на танцах Федя играет, а она сидит около и берёзовой веточкой комаров отгоняет.
Как-то, стоя у магазина в очереди за хлебом, я услышал разговор женщин с Клавой.
- Тебе, Клавка, только и осталось, что Фёдора к юбке пришить. Совсем мужику ходу не даёшь, пасёшь как телка. Не позорь мужика, не смеши людей.
- Ну и смейтесь на здоровье! Понадобится, так пришью, - ничуть не смутившись, отрезала Клава. - Зря, что ли я его три годочка прождала да после ранения выхаживала? То-то... Баб вдовых пол-Рассеи - мигом подберут.
- Многие и поболе твоего ждали, да так мужиков не позорят.
И кто-то с горьким вздохом добавил:
- Некоторые и по сей день ждут...
Что там говорить, дорожили бабы своими мужиками в те нелёгкие годы. Калека, пьяница - а всё-таки свой мужик, не чужой. А о Феде и говорить нечего. Так что Клаву можно было понять. Впрочем, она мало обращала внимания на пересуды и продолжала "пасти" своего Федю.
Вот и сейчас, подойдя к танцплощадке (она у нас с дощатым полом, лавочками и перилами), я увидел в углу, на лавке, неразлучную парочку: Федя, привычно устремив взгляд в пространство, нежно перебирал пальцами теперь уже послушные клавиши и кнопки, а Клава чинно сидела рядом и, сложив руки на коленях, казалось, равнодушно посматривала по сторонам.
Под щемящую и, в то же время, торжественную мелодию вальса "Амурские волны" кружилось несколько пар, остальные парни и девчата - кто в обнимку, кто поодиночке - сидели на лавках. Все разнаряженые: девчата в шёлковых или шерстяных платьях, парни в костюмах, некоторые, по-городскому, в штиблетах, но большинство - в хромовых сапогах. Правду мама сказала: люди стали лучше жить. Давно ли молодёжь ходила на работу и в клуб в телогрейках?
Парни вовсю дымили папиросами, и сизый дым стелился над танцплощадкой. За её пределами кучковались парни помоложе, среди них я разглядел и Серёжку Кузьмина. Тут же, путаясь под ногами, шныряла вездесущая, совсем ещё зелёная, малышня. Своих одноклассников я увидел на "спортивном городке", на котором, правда, кроме обвисшей волейбольной сетки на двух столбах и турника, ничего больше не было. Образовав круг, ребята и девчонки играли в "третий лишний". Галку среди них я не увидел и остановился в тени берёз, окружавших танцплощадку с трёх сторон. Неожиданно на одной из лавок кто-то из девчат тонко взвизгнул, и тут же раздались звонкие шлепки, потом хохот. Я понял: кому-то из парней крепко досталось по горбушке. Когда был ещё несмышлёным, каждый раз недоумевал: зачем это парни лезут девчатам за пазуху, что они там потеряли? А когда, повзрослев, узнал что им там надо, всё равно не мог понять, стоило ли это того, чтобы получать в ответ затрещины? Но ведь лезут же... Вот и Серёжка об этом постоянно талдычит.