Страница 16 из 16
Из нашего класса этим утром нас уезжало шестеро и среди них были Генка Тимохин и Надя Шкурихина. Генка решил поступать в речное училище. Он всегда грезил кораблями и морем. "Обь, конечно, не море, - сказал он, - но воды в ней много, и форма в училище почти моряцкая". Надя ехала к своей тётке в районный центр, будет там учиться на медсестру. Какое-то время ей с нами было по пути.
К железнодорожной ветке, соединяющей Пихтовку с главной магистралью, мы выехали из посёлка на открытом грузовике рано утром. Ребята много шутили и смеялись, опьянённые свободой и волнующей до холодка в груди неизвестностью..
На небольшой станции, насчитывающей десятка три домов (сюда из нашего посёлка подвозили лес и грузили на платформы), примерно через час сели в один из трёх пассажирских вагонов, прицепленных к грузовому составу. Вагон был старый, можно сказать, древний, с потемневшей от времени фанерной обшивкой и деревянными полками, до блеска отполированными сотнями тел за многие годы. Закопчённые паровозным дымом стёкла слабо пропускали свет. Из-за перекоса окна не открывались, в вагоне было душно, пахло карболкой и самосадом. Я повесил небольшую котомку со сменой белья и нехитрым обедом на крючок и вышел в тамбур.
Дверь вагона оказалась незапертой, я открыл её и сел на ступеньку. Поезд тащился так медленно, что можно было спрыгнуть на землю, прогуляться вдоль насыпи и влезть обратно. Железнодорожная колея, проложенная через болота, во многих местах просела, и вагон мотало из стороны в сторону. Смотреть особенно было не на что, но и валяться на полке не хотелось; перед глазами неторопливо уплывали назад берёзовые и осиновые колки, На душе было немного смутно и тревожно: впервые в жизни я оторвался от дома. Мама с Зиной вчера весь вечер наставляли меня, как и что делать в городе, на какой трамвай садиться и на какой остановке выходить. Катин адрес, для верности, написали на бумажке, и я положил его в карман, пришитый мамой к внутренней стороне рубахи. Там же хранились завёрнутые в носовой платок и скрепленные булавкой документы для поступления в училище и немного денег.
В тамбур вышла Надя и, подстелив газету, присела рядом. На ней было новое цветастое платье с короткими рукавчиками и пояском, а на ногах - белые носочки и новенькие коричневые туфли. В этом наряде она выглядела по-настоящему взрослой и очень даже симпатичной. Вагон раскачивало так, что наши плечи постоянно сталкивались.
- Душно в вагоне, - сказала Надя. - Поднялись-то рано, ребята спать завалились, а мне не хочется. Коля, а ты на кого хочешь учиться?
- Пока не знаю. Училищ в городе много, выберу что-нибудь.
- Вот и разъезжаемся все... Грустно как-то. Может, и не увидимся больше.
- Может, и не увидимся. Только кто знает...
- А ты рад, что уезжаешь?
- Я ещё вернусь недели через две.
- А я - насовсем. Что там делать?..
Опять замолчали, и под скрип старого вагона и ленивый перестук колёс лумали, каждый о своём. Надя права: в посёлке нам делать нечего. На лесосеку? Только кто нас там ждёт - желторотых? Да и вырубки заканчиваются. Год-полтора и самого посёлка не будет. Надя наклонилась и, повернув ко мне зардевшееся лицо, спросила:
- Ты всё ещё тоскуешь по ней, да?
- Надя, хватит об этом.
- Мне интересно... Что ты в ней нашёл? Худющая, конопатая...
"Ты забыла назвать, - подумал я, - бездонные глаза с зелёными искрами, пушистые ресницы, улыбку, которая освещала не только её лицо, но и всё вокруг. И ещё многое- многое другое...". Но я не стал ей ничего говорить. Зачем? Пусть всё это навсегда останется при мне.
- А знаешь, Коль, - опять начала она, - я даже расплакалась, когда вы прощались. Честное слово! Это же из-за меня... Мне было жалко и её, и тебя... Да и себя тоже.
Я посмотрел на неё: нервно теребя поясок платья, она смотрела уже не на меня, а куда-то далеко-далеко. Что она там видела: безвозвратно ушедшее детство?
- Ты, Надя, хорошая девчонка, - сказал я. - Очень хорошая.
- Толку-то... О! - она вдруг оживилась. - А я узнала, кто Гале рассказал о нас. Это Зойка, сама призналась. Ты ведь знаешь, какая она сплетница! Ей, видите ли, больно стало смотреть, как я страдаю... Взяла и рассказала ей. Щиру-то она с первого дня невзлюбила. А подсмотрела, когда я в тот вечер от ребят к тебе пошла.
- Чего уж теперь... Только тебе, Надя, я сразу поверил.
- Спасибо.
И мне опять стало жаль её. Почти как в тот раз.
- Надь, там под берёзами... я тебе, наверное, больно сделал, да? Извини, если что...
Она в недоумении уставилась на меня, а потом уткнулась лицом в колени и тихо засмеялась.
- Ох, и глупый же ты, Колька! - сквозь смех сказала она. - Какой ты глупый! Неужели ты думаешь, что только вам - мальчишкам - это приятно? - она повернулась ко мне, протянула руку и взъерошила мои волосы. - Эх, ты - ухажёр!
Она поднялась, ещё раз одарила меня своей белозубой улыбкой, скользнула рукой по плечу и ушла в вагон. Газетный листок, на котором она сидела, подхватил налетевший ветерок, поднял ввысь и тут же бросил под колёса поезда.
Это был наш последний с Надей разговор, и потом мы больше ни разу не встретились.
А вагон скрипел и раскачивался, и поезд, хотя и медленно, но километр за километром преодолевал свой трудный путь, увозя нас из детства в далёкое и неведомое будущее, называемое жизнью.