Страница 15 из 16
Всё это, вместе взятое, делало мою жизнь в школе почти невыносимой. У меня даже мелькнула крамольная мысль: не бросить ли школу и - на лесосеку. Как Серёжка Кузьмин. Я не буду видеть Галку, она меня, и постепенно всё забудется... Но я тут же отбросил эту идею, как неосуществимую: мама ни за что не позволит бросить школу, а против её воли я, конечно, не пойду.
Между тем мои дела в школе шли хуже и хуже. Учителя не могли понять, что со мной происходит, стыдили, читали нотации, оставляли после уроков, но ничего не помогало. Наконец, Валентина Ивановна как-то в конце занятий подошла ко мне и сказала:
- Коля, задержись ненадолго, мне надо с тобой поговорить, - закрыв за последним учеником дверь, Валентина Ивановна подсела ко мне. - Я не стану тебя упрекать и ругать за плохую успеваемость, сам знаешь - это недостойно тебя. Теперь о другом. Вижу: между тобой и Галей что-то произошло, но ты ведёшь себя, честно скажу, не по-мужски. Ты просто раскис и, извини за грубость, превратился в мокрую курицу. Пойми, Коля, жизнь на этом не заканчивается, она у тебя только начинается. И впереди будут испытания намного сложнее, поверь! Ты слушаешь меня? - я кивнул, она помолчала, потом приобняла за плечи, почти как мама, и сказала: - У тебя замечательные способности, Коля. Ты должен учиться, должен продолжать своё образование. В городе, куда ты собираешься уезжать (я уже говорила с твоей мамой), есть вечерние школы, техникумы и можно учиться после работы. Сейчас так многие делают. Ты согласен со мной? А с Галей вы ещё помиритесь - вот увидишь.
Я покачал головой.
- Так серьёзно?
Я не ответил.
- Тогда не знаю... В этом вы сами должны разобраться. А сейчас для тебя самое главное - учёба.
Ещё до разговора с Валентиной Ивановной я понимал, что вечно так продолжаться не может, что пора взять себя в руки, но инерция набрала ход, и у меня не хватало сил противостоять ей. Однако жёсткие и справедливые слова Валентины Ивановны встряхнули меня, заставили по-настоящему задуматься о будущем. Мама не так давно назвала меня мужчиной... Какой там мужчина! "Хлюпик, слюньтяй - и ничего больше!", - сделал я для себя неутешительный вывод. Нытьё и самобичевание не помогут мне, если я надеюсь (а я всё ещё надеялся) заслужить прощение у Галки. Не каменная же она, в конце концов!
Я энергично приналёг на учёбу, и это сразу же сказалось на успеваемости. Я опять стал засиживаться за книгами допоздна, а стихи Есенина, которые помнил наизусть, переписал в отдельную тетрадку. После всего что случилось, его стихи теперь по-новому зазвучали для меня, перекликаясь с моими горькими мыслями и переживаниями. А потом и сам, подражая ему, сочинил несколько стишков. Одно из них мне самому понравилось, и я показал его Валентине Ивановне - своему ангелу-хранителю:
Белые сугробы, чёрные дома.
От земли до неба снега кутерьма.
Замело по крыши, не видать дорог,
воробей под стрехой съёжился, продрог.
В низеньком оконце огонёк погас,
спит моя деревня в этот поздний час.
Она прочитала и внимательно посмотрела на меня:
- Это уже кое-что. Молодец, Коля. Давай пошлём его в "Пионерскую правду"?
- Так я уже комсомолец. Нас недавно приняли.
- Н-у-у, вы ещё от пионеров не очень далеко ушли, - но, заметив, что я обиделся, рассмеялась. - Как хочешь... Но в стенгазету мы его обязательно поместим.
Стенгазету вывесили в актовом зале, но уже через два дня моё стихотворение кто-то аккуратно вырезал лезвием бритвочки.
- Видишь, у тебя уже поклонники появились, - пошутила Валентина Ивановна и лукаво улыбнулась. - Ты не знаешь, кто бы мог это сделать?
Я пожал плечами, хотя и догадывался, кто мог быть почитателем моего "творчества". Во всяком случае, мне очень хотелось, чтобы догадка моя оказалась верна.
Я где-то вычитал, что время - лучшее лекарство от многих болезней. Особенно от таких, как моя. Проходили дни, острота переживаний постепенно сглаживалась, но тихая ноющая боль оставалась, и избавиться от неё окончательно было невозможно. Иногда мне казалось, что Галка смотрит в мою сторону, но, подняв глаза, только и успевал заметить ускользающий равнодушный взгляд.
Подходил к концу учебный год, и на "семейном совете", поредевшем после отъезда Тони, мы сообща решали, чем мне заняться после окончания школы. Выбор, собственно, был не велик: или поступать в техникум, как это сделала Тоня, или идти в ремесленное училище. Первый вариант после некоторых размышлений отпал: нашей семье иметь на шее двух студентов - непозволительная роскошь. Второй - устраивал всех: бесплатное обмундирование, питание, а самое главное - общежитие в городе. Из нашего посёлка многие ребята училось в ремесленных училищах. Приезжая на каникулы, они форсили перед нами в чёрных шинелях с блестящими пуговицами в два ряда и сыпали незнакомыми словами: "шпиндель", "суппорт", "подача". А девчонок называли странным и некрасивым словом - "чувиха".
Экзамены за седьмой класс прошли без особого волнения; в моём свидетельстве об окончании школы не было ни одной тройки. На общешкольной линейке свидетельства вручал Иван Григорьевич. Все уже знали, что и он покидает посёлок: районо предложило ему пост директора десятилетки в одном из больших сёл нашего района. И сейчас он прощался не только с нами, но и со школой.
До отъезда в город у меня оставалась неделя, чтобы скоротать время, я решил заменить подгнившие ступеньки крыльца. Тюкая топором, я заметил, что мама пришла из магазина, куда ходила за хлебом, и остановилась у меня за спиной.
- Щиры уезжают, - тихо сказала она. - Машину уже подогнали.
Топор выпал из рук и звякнул на сухой доске. Я ждал этой минуты, ждал сразу же после окончания школы, и всё-таки она застала меня врасплох. Ни слова не сказав, я вышел за ограду и, загребая пыль ослабевшими ногами, поплёлся к конторе. Сердце то замирало, то гулко ухало в груди, не хватало воздуха.
У конторы стоял грузовик, и толпились провожающие. Чуть подальше от взрослых, окружив Галку, стояли ребята и девчонки. Разговаривая с ними, Галка поглядывала по сторонам, словно искала кого-то. Я остановился неподалёку - не хватило решимости подойти ближе. Генка Тимохин увидел меня, тронул Галку за руку и показал в мою сторону. Она оглянулась, увидела меня и быстрым шагом пошла ко мне. Немного не дойдя, она остановилась, в одной руке у неё был бумажный пакет, перевязанный шёлковой ленточкой.
- Думала, ты не придёшь, - тихо сказала она.
Словно невидимая рука сдавил мне горло, и я, запинаясь, едва слышно выдавил:
- Вот... пришёл.
- Мы, наверное, больше не увидимся, - ей, как и мне, с трудом давались слова. - Жалко, что у нас всё так получилось. Надя сказала, что ты с ней... ну...просто так, из жалости. Может, я дура - не знаю... Но я не смогла по-другому. Прости.
- Это ты меня прости, - я тупо смотрел в землю, а в глаза - точно песком сыпанули.
- Галя! Ты где? - от машины донёсся голос её матери. - Уже пора, скоро поедем.
Я вздрогнул и поднял голову. Она протянула мне пакет и сказала:
- Это твоя книга. Есенин. Говорят, подарки назад не берут.
- Спасибо. А у меня... ничего нет.
- Есть, - она как-то вымученно улыбнулась. - Это я вырезала твоё стихотворение.
Её позвали ещё раз. Мне показалось, что она хотела сказать что-то ещё, но после недолгого колебания быстро отвернулась и побежала на зов матери. На полпути Галка всё же оглянулась и крикнула:
- Прощай, Коля!..
Много позже я узнал, что их семья, вместе с другими такими же семьями, в конце войны была сослана из Западной Украины в Сибирь и прожила в нашем леспромхозе больше десяти лет. И в тот памятный для меня день они возвращались к себе на родину - домой.
Через неделю и я поехал в город поступать в ремесленное училище. Мы с мамой договорились, что как только поступлю, сразу вернусь домой, чтобы до сентября успеть управиться с дровами и сеном.