Страница 49 из 55
Циклоида еще не приметила оных чудных цветов; она поражена была, увидев оные; узнала из чьих рук они дошли, и о помощи, каковую получаеть от них Царица к опроверженію ея намереній. Познаніе сіе ее смутило; но чтоб скрыть свое смятеніе, а не для уменьшенія ужасу своей совместницы, обратилась она к толкованію сна, и доказывала, что оный не имеeт в себе ничего таинственнаго и опаснаго. Между тем царица оделась, вышла; собраніе было многочисленное. Однако она прервала разговоры, учинившіеся ей в тягость
Доброгнева назначила тoт день для празднества, которое Алмаз делал в честь ея. День разделен был на торжество, позорище и пляску. Алмаз пріобрел похвалу; его не назвали человеком темным, не имеющим никаких достоинств. Представляли комедію, которая всем понравилась. Сочинитель оной был неизвестен, и так приписали оную всем, кои слыли издателями. Некоторый умник из нижней стaтьи приказных, не знающій о придворном обычае, и который господственно судил о сочиненіях в некіих темных домиках Трантараранских, был почтен творцом комедіи от трех, или пяти щегольков пятаго классу; он защищался искусным голосом, почитаемым oт простаков за смиренномудрый и отпирался, чтоб лучше уверились в ложной сей об нем догадке. Между тем настоящій сочинитель, коему не чего уже было бояться следствій, появился. До сей минуты приписывали его сочиненіе всякому, кто только хотел на себя снять; но тогда обстоятельства переменились, и комедію нашли больше прекрасною, чтоб можно было уступить ее самому сочинителю.
Во весь сей день Алмаз, как хозяин празднества, имел право водить Царицу под руку: он брал прибежище ко всему, что казалось ему удобным для ея забавы; разсказал ей больше десяти сказок: из оных всякая была одна другой утешнее. Но Царица в сей день находилась в глубоком уныніи, коего ничто не могло разогнать; она зевала в тех местах, где Алмаз избирал передышку, для начатія смеху, к коему он первый старался побуждать своим примером. Холодность, с которою царица его слушала, разстроила его; он упрекнул, Царица разсердилась, и уныніе Ея Величества разпростерло подражаніе на всех придворных. Он вновь напрягал свои силы, чтoб преодолеть все; но госпожи начали дремать на своих скамеечках, придворные может быть нарочно поснули; и наконец весь свет кричал, что Алмаз во весь день не делал больше, как сказывал басни, чтоб всех усыпить.
Любовники Царицыны, которые по обычаю во весь день тот должны были дaть полную свободу Алмазу, старались превзойти друг друга великолепіем своего платья. Они провели день, вытятиваясь пред придворными госпожами, останавливались с удовольствіем противу всех зеръкал, и удивлялись сами себе, оказывали свое проворство, и смеялись; во время комедіи говорили громче самых действующих на театре, бросали на Царицу страстные и доверенность являющіе взоры, коих она не примечала; начинали пляску, прыгали, по том оказывали великую скуку, ценили Алмаза без пощады, и в тож время обнимая с восхищеніем, поздравляли его с великолепіем, добрым вкусом и особливо с веселостію учрежденнаго им празднества.
Что надлежит до Остроила, котораго Сафагой по повеленію волшебницыну оставил в покое; он во весь день проговорил с ложною Анемоною. Царица оказывала к ней дружество: по сей причине почитaл он ее. Он открыл пред нею всю душу свою, и устремляя взоры свои на Доброгневу, говорил об ней с сею вероломною наперстницею все то, что внушала ему жестокая страсть. В продолженіи сего взоры Царицыны, иногда с безпокойством, иногда с задумчивостію, почасту с нежностiю, обращались на Остроила. Циклоида с огорченіем видела союз душ их; но удовольствіе находиться близ возлюбленнаго, расточало некоторым образом ея мученія; глаза ея говорили, Остроил того не понимал. Она старалась разговорами своими возбудить его, иногда шутя, иногда важничая, оказывая нежности, соединяла она все свое искусство, чтоб обратить речи на самую себя: но влюбленной Остроил помышлял только о Доброгневе, не видал кроме ее и говорил только об ней.
Празднество кончилось. Царица ни о чем столько не старалась, как узнать от мнимой Анемоны; о чем говорил с нею Остроил во весь день. Не обо мне ли вы говорили? спросила она с тою живостію, кою одна любовь внушает). Так Ваше Величество (отвечала холодно волшебница). — А что вы говорили? —он хотя много говорил об вас ( сказала вероломная Циклоида), но столькож и обо мне; это все были шутки; ваш Остроил такой волокитa. — Как! (подхватила Царица) объяснитесь, я вас не понимаю. — Вы очень предупреждены в его пользу, так что не льзя вам ничего сказать. Я очень верю, что он вас любит. Вы весьма прекрасны, чтоб другой предмет удобен был отвлечь его; но между тем любовь своевольна, и мущины вероломны. — Ах! скажи безъобиняков, говорила царица с крайнею нетерпеливостію, ты моришь меня на малом огне; что сделал вероломнейшій из мущин, о коем я говорю? — тогда Циклоида сплела басню жестокую, разсказала оную с чистосердечным видом, и придав все краски, удобныя представить ее вероятною. Она оклеветала Остроила, будто бы он говорил ей об любви, и употребил все для уверенія ея, что он только одну ее любит: он мне клялся (продолжала она) больше дватцати раз, что тoлько из повиновенія волшебнице Гориславе кажется он привязанным к Вашему Величеству. Посудите, каково могла я принять подобное объясненіе! я довольно разумею об ваших к нему чувствованіях; и очень много привязана к вам, чтоб склониться на тaковое вероломство. При том же ужин его с Амарантою, и особливо притворное его обхожденіе с вами, довольно объяснили мне, что должна я об нем думать.
От таковаго жестoкаго известія нежная Доброгнева пронзена была живейшею печалію; она ощутила в сію минуту всю силу страсти, вліянной в нее Остроилом. Печаль, досада и ревность заняли ея сердце; она заперлась, приказала оставить себя в уединеніи, и провела целых двенатцать часов, ненавидя Остроила, Амаранту, Анемону, весь свой двор, и самую себя. ——
В сей вечер повествованіе остaновилось на вышепоставленном слове, а следующее продолжалось, когда насталъ
ВЕЧЕР XXII.
Когда печаль осмеливается отягощать души великих особ, они наказывают землю лишеніем своего Светлейшаго явленія. Последовав сей почтенной привычке Царица, постаралась чрез целых восемь дней никому не показывaться. В сіе время Циклоида занимала душу свою злобнейшими умыслами, и напояла Царицыну подозреніем. Фіялочки из цветов Гориславиных продолжали вянуть; ложная Анемона приписывала приключеніе сіе измене Остроиловой. Отчаянная Царица, вытерпев все мученія любви, в коей считала себя измененною, решилась победить свою страсть, и взять к неблагодарному, котораго весьма любила, чувствованія равнодушныя, коих считала его достойным. Циклоида торжествовала, вложив скорьбь в грудь своей совместницы; но она имела еще причины пріятнейшія ненависти своей, коих не упускала из виду. Она видала Остроила каждой вечер, и сей нежный любовник искал в друге Доброгневином отрады мученію, причиняемому ея уединеніем. С перваго вечера ложная Анемона начала наносить ему без пощады несносные удары. Она объяснила ему с притворным огорченіем, что Доброгнева кажется ей быть очень мало к нему благосклонною; что говорит об нем всегда худо; что без сомненія думает и того хуже. — Ах! чтож я ей сделал? сказал Остроил с отчаяніем. Я не хочу льстить себе, но по благосклонности, с каковою она со мною разговаривала. Я осмелился надеяться. — Я этому очень верю (подхватила волшебница): но быв вам искреннею пріятельницею не могу вам льстить, и должна, естьли только позволено открыть, что я замечаю о склонности Царицыной больше к Алмазу. Поверь моему нежному дружеству, любезной Остроил, истреби из сердца твоего страсть, клонящуюся к твоему нещастiю; вы, много найдете женщин столькож любви достойных, и имеющих вкус лучшій, нежели в Доброгневе, которой может учинить вас щастливым. — Какой совет! отвечал влюбленный Остроил: я обожаю царицу, я имею к ней такую любовь. — Подумай (подхватила волшебница), она забрала в голову, что ты любишь меня. — Ах! (сказал Остроил, бросясь к ногам ея). Выведите ее из заблужденія, сделайте милость, уверьте ее, уверьте, что никогда — Прозьба ваша справедлива, сказала волшебница с скрытою досадою, и оставила его. Все последовавшіе за тем разговоры уподоблялись сему; я не стану оных описывать, имея разсказывать о других важнейших вещах; довольно лишь ведать, что волшебница старалась всегда утверждать Остроила в отчаяніи, и допускать в сердце своем усиливаться любви, столькож жестокой, как и безразсудной.