Страница 46 из 55
По окончаніи убора, доложили об кушанье. Вез вас, сказала Амаранта, я ужинала бы одна. В самом деле на столе положено было только два прибора: сели за стол, кушали проворно; Амаранта ела исправно, говорила шутливо, смотрела прилежно на Остроила, разсказала ему похожденія всех придворных госпож, и раз с дватцать принуждала его краснеться своими похвалами.
Остроил ел мало, а говорил и того меньше. Он ощущал разныя движенія, произходящія в нем почти ни от чего: огнь быстрый и жестoкій, казалось ему, что разливался по его жилам; всякой Амарантин взгляд оживлял его; он желал, не зная к чему стремятся его желанія. Наконец встали из за стола; они остались на едине. Утомленная Амаранта бросилась на канапе. Остроил с прежнею застенчивостiю занял место на стуле против ея; при первом движеніи, коим поправила она свою ногу, он смутился. Вам безпокойно там (сказала Амаранта); для чего не сядите вы ко мне ближе? С великим удовольствіем, отвечал возпламененный Остроил, и пересел к ней. — Но между тем — (продолжала она) не былиль вы страстны? Нет, сударыня! я никогда не любливал. — Никогда! ... как никогда? Это удивительно. Я не хочу, чтоб вы на меня смотрели; это опасно. Говоря сіе протянула она прекрасную свою руку на глаза его; он осмелился, хотя с трепетом, взять оную, приближить к губам и поцаловать. Амаранта пожала его руку, изпустила вздох, и продолжала играть смягчающуюся. Тогда движеніе, коего испытал он на себе всю силу не понимая онаго, повергло его на колени; осмелившіеся взоры устремились на нее: он схватил ея руку и цаловал ... Какое ваше намереніе? сказала Амаранта, бросив на него страстный взгляд; но вы на коленах, я думаю... вы ошибаетесь . . . встаньте. — Ах, сколько прелестей! вскричал Остроил, и,вздохнул по том. Мне лестно слышать это от вас (отвечала она): вы кажетесь мне весьма любви достойны; но наконец, чего вы требуете? — Я не знаю (подхватил Остроил обнимая ее с восхищеніем); я никогда не ощущал подобнаго. Нет! я не могу изъяснить смятенія . . . желанія . . . Ах, сударыня! позвольте — он готов был выпустить некое бедственное слово. Часы его зазвенели, и он узнал, что чуть не выговорил глупости: помышленіе таковое его охладило: он встал, сел на стул и замолчал.
Последовала довольно длинная тишина. Остроил потупив глаза размышлял, и предметы, коими наполнено было его воображеніе, вместо того, чтоб укротить его чувства, опять оныя оживили. Между тем он молчал; глаза его были понурены, и от чрезмернаго чувствованія пребывал он недвижим, как бы одревенелой.
Амаранта искусно судила о его положеніи. Его смятеніе состaвляло торжество ея прелестей; тщеславіе, утеха, были возлюбленныя ея страсти, коим думала она, что безпрепятeтвенно принесет на жертву невиннность и свободу юнаго Остроила. Вы нездоровы? сказала она ему голосом, удобным вмиг излечить его. — Довольно было слова сего для разрушенія его разсужденій. Он взглянул на Амаранту; красота ея его поразила. Желанія усилились, и состoяніе, в которое приведен он был предчувствованіем утех, придало лицу его вид нежности, всегда прелестнейшей самой красоты. Она читала в очах его все впечатленіе, ею в нем произведенное; она протянула к нему руку с пріятностію; он взял и поцаловал оную с восхищеніем. Случай учинил то, что поднимаясь губы его, повстречались с Амарантиными, и . . . наконец замолчал, опасаясь, чтoб часы его не зазвонили. Амаранта также не говорила, потому что в ней не осталось больше сил, кроме для испущенія вздоха.
Кольцо бабушкино пожало палец Остроилов с такою силою, что он чуть не упал в обморок. Вместо готоваго вздоха, выскочил пронзительной крик. Боги! какая боль! вскричал он, вскочив с торопостію. Представьте, сколько можно, об удивленіи Амарантином... кою крик сей привел в себя. Что сделалось вам, мой дражайшій Остроил? вскричала она с своей стороны. Я вас не знаю; по чести вы ошиблись. . . Вот тебе раз! (отвечал он холодно) я знаю, что я чувствую. — Но я уверена, что не ... (говорила Амарантла, перерывая) ... сего быть не может. — Прекрасная мысль! (сказал он) можноль вам спорить? ... Ох!.. мочи нет . . . не перестает! я на пытке . . . ой! ой! — в самом деле кольцо впилось в мясо, так что он весь помертвел. Непонятное дело! говорила изумленная Амаранта; приключеніе чудное! . . . Но это отнюдь не то . . . вы обманываетесь! . . . однако случай странной . . . Как! вы бежите? продолжала она, увидев его уже у дверей. О чем сомневаться (отвечал Остроил грубо); прощайте, сударыня . . . прощайте. Но погоди . . . Он с ума сошел (сказала она по его уходе) . . . какое дурачество! — Он был уже далеко.
Амаранта, не постигая сего приключенія, не взирая на силу самолюбія своего, принуждена была согласиться, что она не участвовала в оном; легла в постелю, наполнила воображеніе свое прелестными предметами, коими овладеть имеет. Заснула наконец, и забавлялась пріятными сновиденіями до двух часов по половине следующаго дня. —
Избор, находя особливое удовольствіе в слушаніи сей сказки, не перерывал оную целым часом позже обыкновеннаго. Темнота ночная принудила его отложить продолженіе оной до утра. В последующіе четыре вечера не делал он никаких примечаній на оную со стороны своей, и Сказывальщик начинал в обыкновенной час, а переставал всегда позднее.
ВЕЧЕР XXI.
Чем больше Остроил от Амаранты удалялся, кольцо его разширялось и боль уменьшалась; когда же пришел он домой, и совсем оная кончилась. Должно пощадить (говорил Уклон своему государю) слух ваш от подробнаго описанія размышленій, последовавших с Остроилом на постеле; ибо первое его дело по приходе было лечь; довольно сказать лишь то, что впечатленія, учиненныя в нем Амарантою, изчезали по мере охлажденія его чувств: роскошь была возбуждена, оживлена и объяла сердце, и не могла онаго удовольствовать. Он забылся, заблуждал, но ослабленіе чувств привело его в себя; утеха изчезла; пустота заступила ея место, душа от того содрогалась; она одни только чувства имеют право оную укрепить и наполнить. Остроил пробудясь (он спал и очень покойно), не помышлял ни о чем, кроме Доброгневы. Амаранта не входила на мысли, разве только для припоминовенія о том, что надлежит ему возстановить равнодушное в сердце своем чувствованіе к ея снизхожденію. При пробужденіи царицы увидели его во дворце выступающаго с благонадежным видом. Он сам не познавал того, что утратил часть своей застенчивости. Глаза его осмеливались уже глядеть вольно; словом сказать, доброе щастіе его развернулося. Слабости человеческія суть таковы, что и малейшіе успехи возбуждают их дерзость. Болтуны придворные (кои имели особливые чины в Трантараране) говорили уже вслух о перемене поведеній Остроиловых и об ужине его у Амаранты... Доброе имя сей госпожи много потерпело, выводили из того повесть нелепую и весьма обстоятельную, которой вся слава упадала на сторону Остроилову; ни чего не упущено в поведеніи оглашенной Амаранты. Алмаз взял на себя труд пересказать сію забавную повесть царице с надлежащими прикрасами. Он растворил уже рот для окончанія последняго слова, и готов был смеяться, как Остроил вошел. Все глаза на него устремили, и остановленный смех разлился со всевозможным громом в ту минуту, как он поклонился. Сначала то разстроило было его, но он возвел взоры на царицу; оная не смеялась, и закраснелась, он приближился к ней с видом твердым. Я осмеливаюсь, сказал он, поднести Вашему величеству от волшебницы Гориславы сіи цветы, связанные в пучок ея руками. Я возъимею честь (продолжал он наклонясь к ея уху) объяснить Вашему Величеству о силе, сих цветов, когда позволитe мне поговорить с вами без свидетелей. Пойдем теперь, сказала Царица; и удалилась в уединенный чертог, последуемая Остроилом.
Всемилостивейшая Государыня! (сказал он там, упав на колени) я считаю первою силою действія сих цветов сей случай, при котором могу я принести прекраснейшей на свете Царице в жертву чистоту моего сердца. — Выдумка щегольская! (отвечала довольно изумленная царица) за оную прощаю я вам в сем объясненіи; но встаньте, поговорим о цветах. Я повинуюсь (говорил Остроил) ... в последстве вы удостоверитесь о чистосердечных моих чувствованіях к вам. Я ведаю,что мне позволяется законами посвятить вам любовь и жизнь мою, и я ощущаю, что сердце мое имеет смелость предаться вам, не взирая на ваши сопротивленія. — Очень хорошо! но о цветах? сказала Царица. — Они содержат разныя полезныя свойства (отвечал он), и некоторые между оными довольно пріятны; все сіи цветы возрощены и сорваны руками волшебницы; они имеют право никогда не увядать, естьли удостоите оные носить на груди своей, и прелести ваши будут повсегда оживлять их. — Я не требую на пример таковых замечаній (сказала Царица усмехнувшись); что по том? — Я чувствую это, но не могу удержаться, продолжал Остроил. Один листок сих роз, положенный между очаровательных губ ваших, учинит вас невидимою, когда лишь угодно будет вашему величеству то сделать, в пользу вашего государства, или только для забавы. Естьли подлые ласкатели дерзнут заразить душу вашу, запах от этих жасминов, тoтчас изгонит яд из головы вашей. Для прекращенія сего должно прибавить к тому лишь один строгой взгляд. Льстецы разстроившись замолчат, и острота жасминнаго духу пройдет по том. Вот еще фіялочки, не меньше полезныя: оныя тотчас начнут вянуть на груди вашей, естьли начнутся заговоры противу благоденствія вашего. Наконец хоть и померанцевые цветы, но Вашему Величеству без сомненія не будет в оных надобности. Оные служат для забавы, к сделанію опыта по обстоятельствам, над имеющими честь искать любви вашей. Один из сих цветков, разжеванный в роту, изгоняет худой вкус, внушает доброй, и принуждает ненавидеть людей недостойных.