Страница 47 из 55
Доброгнева приписала великую похвалу столь чудным цветам, тoтчас приколола оные к груди, и благодарила Остроила образом, которой ей казался только учтивым, но в самом деле был не безпристрастен. Она подала ему руку; он осмелился ее поцаловать; она закраснелась; он стал еще смелее, а она робчее; и все то произошло неприметным для них образом. Царица вышла в собраніе; выслушаніе, позволенное ею Остроилу, произвело разсужденія. Когда он выступил, престарелые придворные упали ему почти в ноги, а соперники его забурчали. Но для него равнодушно было все; он не чувствовал ни ласкательств, ни досады, и шел своею дорогою: был вежлив к мущинам, почтителен к женщинам, и смотрел на царицу, которую находил обоженія достойною, сколько почтеніе позволяло ему то чувствовать.
Выходя из Дворца, услышал он напеваемую песенку, которую весь свет иметь желал; вырывали оную из рук в руки, и ужасно смеялись. Он вслушался, и был отплачен за любопытство. Была то уличная песенка, в которой мнимая любовь его с Амарантою была представлена шутливым и очень колким образом. Он готов был разсердиться; часы его зазвенели, и он удержался. После того слушал он уже с холодностію, и узнал, что для господина Частохвата не трудно было присвоить себе Омирову Героическую Поему, в которой он имел честь быть Ахиллом.
Частохват по нещастію проходил в ту минуту мимо его. Остроил его остановил и начал говорить с вежливостію; сей отвечал ему насмешками, но был отпотчиван тем же. Частохват присовокупил к словам брань. Остроилова кровь закипела; он начал действовать, удерживая себя, но слова были разительны, и отделали онаго без пощады, а однако часы его не звенели.
Весь Двор был свидетелем краноречія и благородной ухватки, коими он загонял совсем Частохвата. Произшествіе сіе наделало шуму, ценили оное вслух. Родня Частохватова принудила его биться (ибо до сей крайности доходили в Трантараране только по принужденію родственников). Частохват вызвал его на поединок. Остроил отвечал на оное, как должно благородному человеку; и ловким ударом оружія, управляемаго справедливостію, освободил Двор от духа весьма опаснаго, а родственников Частохватовых от члена, мало чести оным приносящаго. Прикліюченіе сіе имело следствія довольно естeственныя. Остроил заступил при дворе его место, не почитая то за особливое щастіе, и отправлял званіе свое с уваженіем. Совместники его опасались, не возненавидели больше, но почитали его. Насмешливая песенка, которой столько смеялись, упала, и любопытные заметили, что оная отнеслась к славе осмеяннаго. Все придворныя госпожи желали с храбрым Остроилом познакомиться, и делали для него вечеринки. Амаранту престали ненавидет; но последнее ея снизхожденіе, и множество других явных похожденій, истребили почтеніе, надлежавшее ея чину. Наконец Частохват был почти совсем забыт; говорили только об Остроиле, о его храбрости, пріятностях, и все было спокойно в продолженіи нескольких дней. Одни родственники Частохватовы, быв внутренно обрадованы знаменитым после него наследством, производили небольшое роптаніе; но нашлось таинство к примиренію оных, после чего они замолкли.
Частохват был безмерно дорог волшебнице Циклоиде, придворной Госпоже Обрадиной: любовь была при сем дворе столькож мало известна, как и при Трантараранском; но они и без любви состояли в союзе. За год пред тем жили они тaк, что называeтся вместе. Частохват нашел Циклоиду довольно прекрасною, чтоб предаться пріятнейшим чувствованіям на пути свободных наук. Волшебница сначала думала, что она любит только дарованія разума; но вскоре уверилась, что любит самое себя больше; напоследок до того ослеплена была, что приписывала себе все, что было ей угодно. Двор о сем также разсуждал постепенно. Сначала шутили над заблужденіем Циклоидиным, мало помалу к оному привыкли, и присвоили ей вкус; уверились, что разум ея быстр, и отдавали ей все то, что она приписывала сама себе. С того времяни имела она изключительное право определять цену разумов во всем свете, и становить их по степеням: ея собственной и Частохватов, как ожидаемо, получили первое место; а все прочіе установлены по мере тoго, как нравны они были волшебнице и ея любимцу. Они разлучились добровольно, когда Доброгнева взошла на царство: она согласилась, чтоб Частохват появился при сем случае; но между тем льстилась, что по прошествіи опытнаго году опять с ним соединится. Оба они не имели таковаго добраго мненія о Царице, чтoб опасались, что она почувствует цену, чего Частохват стоил; а для него низко казалось прилепиться к кукле, может быть не имеющей достаточнаго разума, а всего меньше просвещенія.
Нет нужды описывать, каким движеніям предана была волшебница, узнав о нещастной кончине светлейшаго Частохвата. В таковых обстоятельствах любовь обыкновенно раждает скорьбь и печаль; но увы, привязующія ее к ея любимцу, не были довольно нежны, чтoб не вложить в нее инаго кроме сих чувствованій. Она была женщина, волшебница, и притом остроумная: возможноль подумать, чтoб не предалась она гневу? Она нельстилась возвратить свой урон: прибежище лютой волшебницы взято к отмщенію. Она посоветовалась с своею книгою, вооружилась всем могуществом своим, сделалась невидимою, и помчалась подобно молніи ко Двору Трантараранскому.
Остроил из доброй воли заперся у себя в доме и никуда не выходил. Царица была безпрестанным предметом его размышленій. Сердце его подвержено было тысяче несогласных между собою движеній, которыя впрочем произходили от одного начала. Он ясно чувствовал, что обожает Доброгневу; бытіе, лишенное на нее зренія, представлялось ему преданным несносному мученію, но между тем боялся он ее видеть. Приключеніе его с Амарантою изображалось в мыслях его преступленіем, имеющим раздражить Царицу, понудить изгнать его из своей памяти, или не допускать в оную, разве под имянем легкомысленнаго, непостояннаго и вероломнаго. Она поверит (говорил он сам себе) сему нещастному приключенію, которое изображено ей всеми ужасными красками. Доброгнева без сомненія заключает, что я люблю эту дуру . . . Проклятой ужин! сколько бы щастлив был я, естьли бы в тoт самой миг, как я приглашен ею, кольцо мое оторвало совсем палец! . . . какая суетность! (продолжал подумавши) кстaти ли, чтоб Царица обо мне мыслила? На чем бы таковом мог я основать сію надежду? Я не имею других заслуг, кроме любви жесточайшей. Я чувствую, что оная возрастает поминутно . . . Так прекрасная Добрагнева! (вскричал он) страсть моя к тебе окончится вместе с моею жизнію . . . увы! какая в том надежда от стороны царицы, обоженія достойной, которая найдет и во всех сердцах таковыя же чувства!
Он находился в сих размышленіях, как пришли уведомить его о произведеніи в чине, и что царица позволяет ему притти благодарить за оную милость. При таковом известіи душа его предалась радости; он бежал во дворец: желаніе увидет Доброгневу оживляло его ноги; но вступая на крыльцо, душа его ослабла, и являлась его остaвляющею. В сердце его произошло сраженіе жестокое между робостью, надеждою и любовію; одна только благодарность в силах была то утишить. В душе чувствительной ничто не превозмогает над должностiю: она часто подвергается склонности и любви, но никогда своенравію. — Как худо ведают человеки истинную корысть свою! Естьли бы престали они быть не благодарными, были бы они все щастливы. — Признательный Остроил превозмог свое смущеніе. Одна только Анемона, столькож прекрасная, как и любви достойная, находилась с Царицею. Прежде еще возвышенія Доброгневина истинное дружество соединило их: обе они ведали цену сего чувствованія; их пол, склонность нравиться, онаго между ими не разстроили. Сего довольно сказано, что они могли вдыхать то взаимно, и оное чувствовать. Остроил с большею робостію, нежели в первый день, приближился к царице, и пробормотал несколько слов, которыя угодно ей было почесть за благодарность. Я очень довольна (отвечала она с величеством, соединенным с благосклонностію), что могла доказать вам уваженіе, которое к вам имею. Едва успела она выговорить слова сіи, как влюбленный Остроил находился у ног ея. Она приказала ему встать: он повиновался; она устремила на него свои взоры; он находился в том состояніи нежности, кою только чистосердечная любовь внушать может, и о которой не больше воображают, что есть души, удобныя оную чувствовать. Его взоры, молчаніе, несколько капель слез, исторгнувшихся из очей его, выражали страсть безпритворную. Был то язык самый красноречивый; Доброгнева ощутила всю онаго силу, и впечетления его быстро проникли в ея сердце. Ея румянец, смущеніе, вздох, служили истолкованіем произходящаго в душе ея. — Но ведь ты не любишь Амаранту? сказала она, прервав молчаніе чрез побужденіе, возставшее в ней против ея воли. —Ах, царица! (отвечал Остроил с живостію) я никогда ее не любливал; я обожаю вас, и ни в кого кроме вас не влюблялся. . . Тогда толпа придворных входом своим остaновила речь его; оба любовника, поспешно постарались притти в себя, так что вошедшіе ничего не могли заметить.