Страница 33 из 55
В третій день усмoтрели они вдали тихо едущаго рыцаря, и не сомневались, чтoб не был то желаемый Арпад; они поскакали к нему прямо. Рыцарь приметил то, оказал движеніями своими, что он опасается какой нибудь погони; но не хотя явить себя боязливым, приготoвился к обороне, и ни мало не переменил тихаго своего шествія. Когда они уже приближались к нему, опустил он личник шелома своего, и обнажив саблю, поворотился к ним и кричал: исполнитeли не милосердаго повеленія врага моего! ведайте, что жизнь моя достанется вам не дешево. Вадим не разслушав слов его, бежал к нему с разпростертыми руками, и кричал с своей стороны: любезной друг! ты вызываешь меня на смертной поединок в столицу Славянорусскую; ты без всякой вины обратил дружество твое в злейшую ко мне ненависть: но я чистосердечными объятіями, вместо оружія, принужу тебя раскаяться в твоей несправедливости. — А! изменники! отвечал рыцарь; таким-то коварным образом хотите вы получить меня в руки живаго . . . Сказавши то, замахнулся он на Вадима, и нанес бы оному смертельной удар, естьлиб Бурновей, подскочив не подхватил онаго щитом своим. Остановить государь мой! вскричал он; мы все находимся в заблужденіи: мы не имеем никакого до вас дела, и токмо по ошибке сочли вас за Арпада Князя Дакскаго. Незнакомый опустил свсю саблю, и разсматривая лица мнимых своих непріятелей, познал ошибку свою. Он извинял поступок свой, оправдывая оный нещастными обстоятельствами, принуждающими его быт во всечасной осторожности. Дальнейшія объясненія изгнали из мыслей его недоверчивость; они проведали от него, что путь его следует в славянорусію; а как и Вадим с другом своим туда же следовал, то заключили они ехать вместе. Он любопытеен был ведать об своих спутниках; в чем Вадим и Буновей сделали ему удовольствіе. После таковой доверенности Семір (так называли сего рыцаря) должен был взаимно удовлетворить желанію их разсказаніем своего приключенія.
Как в сей вечер сказываніе продолжилось более обыкновеннаго, то повесть Семiрова отложена была до другаго дня.
ВЕЧЕР XV.
Повесть Семіра, королевича Казарскаго.
Хотя и называюсь я тем имянем, под которым известен в области казарской; но собственно о себе, кто я таков и кто мои родители, отнюдь не ведаю Благодеянія возпитавшаго меня Абрадата, Короля Казарскаго, простирались ко мне до того, что он называл меня своим сыном: почему и все его подданные под тем званіем меня разумели и почитали. Он купил меня у Бастарнских морских разбойников обще со многими невольниками, когда был я еще двух лет; не знаю, чтпо во мне ему понравилось, что он взял меня и возпитал вместо сына, назвав меня Семiром. Когда я пришел в возраст, в коем уже размышлять мог, не однократно сей мой высокій благодетель разсказывал мне, что те разбойники, у коих он меня купил, не сами меня в плен взяли, а получили с другим моим братом близнецом в подарок от неизвестных встретившихся с нами в Пропонте плавателей, с тем уговором, коим они клятвенно сами обязали подарившим нас им, чтоб меня назвать Семіром и затвердить мне, когда я возрасту, о том, что есть у меня брат, называемый Нуредином. О сем брате моем слышал я после того, что оный находится в неволе у жида, обитающаго в стoлице персидской, Сузе. — Сіе напомнило Вадиму и Бурновею о великодушном невольнике, оставшемся в рабстве за свободу Арпадову; но они не хотели прервать замечаніем своим повествованія Семірова.
Король Абрадат имел у себя трех законных сыновей, а я был сын его токмо из благосклонности. Сей Государь, может быть, желая меня учинить со времянем полезным своему отечеству, или по другому какому намеренію, прилагал о наученіи моем великое стараніе, и возложил оное на попеченіе первейшаго вельможи своего Адолана, мужа искуснаго и храбраго. Сей вельможа полюбил меня с таковою нежностiю, что я не знал различить: кому я за отeческую горячность более одолжен был, государю ли самому, или Адолану. В продолженіи воспитанія моего сей вельможа, отлучаясь в посольства, брал меня повсюду, и чрез то дал мне способ узнать нравы различных народов, состояніе их силы, и научиться многим языкам. Мне исполнилось уже дватцать лет, как король послал Адолана для некоторых государственных дел в Обры[25], с которым и я отправился. Торговыя дела, приносящія взаимную пользу обоим сим государствам, были основаніем посольства сего. Мы приняты были с великою честiю от обрскаго Кагана (тaк называются цари сего народа). У сего Кагана была дочь имянем Арена, совершенная красавица, славящаяся в окрестных странах как своими добродетелями, просвещеніем, так и особливым искусством в воинских упражненіях. Она умела править конем, как мущина, владеть копьем и саблею, как боraтырь, и лучшая забава ея была напускать почти ежедневно на лютых зверей; она убивала их на бегу своими стрелами: в чем искуснейшій Волгар уступить бы ей принужден был. Не можно, чтоб я в пламенном моем возрасте не заразился таковыми совершенствами. Я сам не знал, что люблю прелестную Арену, и по невинности моей не умел различить жесточайшей страсти от дружества. Старанія Адолановы учинили меня весьма искусным во всех богатырских упражненіях; Арена брала меня с собой почасту на ловитву, или принуждала спороваться в богатырских подвигах, почти ежедневно бывших в угодность ея пред Дворцом. Я всегда стaрался уступить ей первенство; она примечала мои к себе угожденія, и ласками своими дала мне узнать, что она меня другим предпочитает. Сіе возрастало к ней любовь мою; я страдал от оной, не смея в тoм пред нею открыться.
В некотoрый день был на охоте сам Государь обрскій с своею дочерью и со множеством придворных своих; Адолан и я также приглашены были. Когда все разъехались по разным местaм, я ни на шаг не отлучался от Арены. Выгнанная сарна бежала мимо нас, и мы оба за оною поскакали, желая показать друг пред другом удальство свое. Когда мы от последовавших за Княжною удалились, не хотел я дать ей выгод, и упредив на коне своем, старался показать ей искусство мое в бросаніи коротким копьем. Я поразил оным сарну; но как рана досталась слабая, бежала оная еще. Арена, досадуя за преимущество мое над нею, хотела поправить оплошность свою, и пустя из лука вдруг две стрелы, убила одною зверя, а другою прострелила мне насквозь руку. Сколь ни болезненна была моя рана, но я не чувствовал оной от радости, увидев сожаленіе обо мне моей возлюбленной; пролитыя ею слезы относил я не к простому состраданію. Боги! вы не могли послать на меня злейшаго бедствія, сказала она; рана, произведенная моею неосторожностью, стократ для меня мучительнее, нежелибы сама я оную получила. — Напрасно вы столько заботитесь, прекрасная княжна. отвечал я ей; рана моя маловажна; но сколько превозходит оную находящаяся в моем сердце! — Я не мог докончить, и страстными взорами старался ей более объяснить о моих чувствованіях. Арена поняла меня, и приняв важной вид, сказала: объяснись Семір; слова твои для меня странны. Ободренный тем и не взирая на важный вид ея, открыл я ей о жестoкой моей к ней страсти, верно быв надежен, что исканіе мое отвергнуто не будет. Но сколько поражен был я следующими ея словами! дерзость твоя Семір, принуждает меня закраснеться. Я почитaла в тебе только твою храбрость, но никогда не ожидала, чтоб невинныя мои ласки могли довести тебя к забвенію... Ведай, что я любовь презираю; оная ослабляет храбрость; и для сбереженія для тебя твоей, запрещаю я тебе отныне появляться на глаза мои. — Гром не больше бы опроверг меня; я лишась чувств, упал и не знал, что со мною произходило далее. Я опомнился уже в том покое, которой во Дворце Кагановом отведен был для моего жительства; врачи, сколько их было в столице, старались о моем возстaновленіи. По перевязаніи раны моей и объявленіи оной неопасною, оставили они меня одного с Ноаном, дворянином Аварским, находящимся в особливой милости у Княжчы. Сей дворянин сказал мне: успокойтесь Семір; Княжна прислала меня к вам с прощеніем того проступка, в котором может быть вы считаете себя виновным; она уверяет вас, что теперешнее состояніе ваше чувствительнее для нее, чем для самих вас. Не мог он принести мне лучшаго бальсаму для моей раны; я вскочил на моей постеле, и обнимая Ноана, говорил: слова твои исцеляют мою язву; но жизнь моя не меньше подвержена будет опасности до тех пор, естьли я не уверен буду изустным прощеніем oт Светлейшей Арены. Ноан отшел, и я не ожидал, чтоб великодушіе моей суровой победительницы простиралось до таковаго снизхожденія, какое она мне оказала. Когда уже все во дворце заснули, а я занимался моею страстью, увидел я вошедшую ко мне Арену в провожденіи Ноана. Есть ли вам легче? сказала она мне, пришедшему вне себя от радости. Прощеніе проступка моего вовратило мне прежнее мое здоровье, отвечал я, бросясь пред нею на колена. Не думай, дорогой мой Семір, говорила она по том, поцаловав меня, чтоб суровой мой с тобою поступок произходил от моей к тебе ненависти; я признаюсь тебе, что люблю тебя больше всего на свете: но взятыя мною правила не позволяют тебе от сей любви ожидать никаких успехов. Не хочу я питать страсть твою пустыми надеждами, и чрез то учиниться твоею мучительницею. Когда удовольствуешься тем, чтоб ты любил меня, как сестру, прими в залог сей перстень. Впрочем знай, что сердцем моим ни один мущина на других правах вечно владеть не будет; важныя причины принудили меня предписать сей закон себе. Избирай, принять ли сей перспень, или нет; я удалена от того, чтоб тебя обманывать. — Слова ея не токмо облегчить болезнь мою, но думаю, чтобы и из мертвых меня возкресить были в состояніи. Я протянул руку моюдля принятія перстня, быв уверен, что все препятствія, кои она поставляет любви моей на моих желаніях, произходят от пустых предразсудков, кои пройдут со времянем, и что я из мысленнной сестры получу нежную любовницу. Арена вздела мне на руку перстень, и приняв мой в залог страннаго нашего условія, поцаловала меня и ушла.
25
Обры обитали около Каспийскаго моря и по реке Яику, ныне Уралом названной, и считались потомками гуннов, изшедших от Китая, и насеелявших Великую и Малую Россію; откуда вытеснены Славянами. Обры были после прочих изшедшій народ Гуннский.