Страница 30 из 55
Уповая на свою невинность, Вадим не унывал, и в праздное время сочинил песню, в которой изобразил нещастную любовь свою к Брячиславе, и горестную с нею разлуку; он разпевал оную во время тихой вечерней зари. В одно утро увиудел он вошедшаго в темницу свою благороднаго юношу, которой ему сказал: некоторая знатная особа, вслушавшаяся во вчерашнее пеніе ваше, просит вас сделать ей поверенность и открыть, о какой Брячиславе упоминали вы? также и собственное ваше имя. Владим не уповая, чтoб голос его мог быть слышен кому нибудь, кроме сидящаго с ним об стену Арпада, жалел о своей неосторожности. Донеси, сказал он, приславшей тебя особе, что Брячислава была прелестнейшая на свете Княжна; а я нещастной Вадим, невинностраждущій с своими спутниками от несправедливых Сусолов, которые вместо страннопріимства, не изследовав нашего преступленія, содержат в темнице. Прибавь, прошу тебя и то, что ежели приславшая тебя особа может иметь сожаленіе о нашем невинном страданіи, чтoб постаралась о скорейшем представленіи нашем на суде, пред коим бы оправдавшись, могли продолжать путь наш.
Присылавшая к Вадиму была самая дочь Сусольскаго Князя, особа прекраснейшая своего времяни; она выслушав донесеніе своего посланнаго, и сравнив с тем выраженіе слов в песни Вадимовой, заключила, что он человек не низкаго произхожденія. Она не мешкав пошла к своей родительнице, и объявив о догадке своей, что у них в темнице находятся знаменитые чужестранцы, представляла ей, что надлежало бы с оными осторожнее обойтиться, и что таковая грубость может иногда приключить непріятныя следствія. Княгиня, выслушав ее, пошла к своему супругу, коему от болезни было уже облегченіе, и пересказала ему обо всем, что слышала. Князь немедленно послал привести пред себя одного из оных чужестранцов: почему и был представлен к нему Бурновей. На вопрос княжій, для чего сделали они в области его смертоубійство, отвечал он: мы не имеем, свешлейшій Князь, причины запираться, что это правда, но мы учинили оное в свою оборону, претерпев нападеніе от пьяных крестьян, и единственно в защищеніе собственной жизни. Смелой ответ Бурномеев Князю понравился, и подтверждал истинну оправданія; он спрашивал у него: кто он таков, и что за люди его товарищи, также куда они шествуют. Мы нещастные, отвечал он, и уроженцы разных стран, и находимся в таком состояніи, что истинных наших имян открыть не можем, однакож будьте, светлейшій Государь, уверены, что скромность наша, и странствованіе по свету, не от преступленія, но от злочастія нашего произходит. Мы странствующіе богатыри, облегчающіе бремя нашей печали путешествіями. Но чтоб вы, Светлейшій князь, не подумали об нас противнаго, я могу открыть вам, что между нами находится ближній родственник Славянорусскаго Князя; о прочем, позвольте мне умолчать. Что надлежит до пятаго нашего товарища, оный составляет единственнаго при нас слугу, которой своею простотою и болтливостію разгоняет нашу скуку. Слова Бурновеевы лишь возбудили любопытство Князя Сусольскаго; он уповал лучшее получить объясненіе от простосердечнаго слуги: и для того приказал онаго представить.
Простая вошел в великой робости; он считал, что уже пришел последній час его жизни, а особливо когда Князь с притворным гневом сказал ему: кто тебе разбойник позволил нападать на моих подданных? — Ах, Господин Судья! отвечал он; когда это мое нападеніе, или наскаканіе заслужило смертную казнь, то за это должна отвечать моя лошадь; она наскакивала, а я только на ней сидел. И никогда бы не осмелился напасть на тех пьяных мужиков, которые убили было нас дубьем до смерти, ежелиб не увидел, что они от нас дрогнули. Притом же и их до смерти не убивал, а только давал им раны. Кто виноват, что они померли? я им умирать не приказывал; разве господа мои велели. Но ежелиб я нашел господ моих: они бы за себя и за меня умели отвечать, так чтоб тебе было стыдно! . . . Однако (продолжал он убавя голос и подступя к Князю) Господин судья, я кланяюсь тебе моей лошадью, лишь не пускай дело в огласку и освободи моих господ. — Слова Простаевы весьма развеселили Князя. По довольном смехе, спросил он у него, показав на Бурновея, знаком ли ему сей господин? Простай, не видавши онаго от страху, обрадовался, усмотрев, и громко закричал: ба! ... как не знать! это такой богатырь, которой в Вандале всех других богатырей разгонял; а зовут его Бурновеем. Ну! теперь скажи мне, где мой господин? и его —— Тогда Бурновей опасаясь, чтоб он всего не высказал, дал ему знак к молчанію; но догадливой Простай продолжал: а! знаю! ты не велишь мне называть князя Арпада? Хорошо! я никому не скажу. Вслушавшись Государь сусольскій, уразумел, с какими людьми он дело имеет; ему чувствительно было, что знатныя особы претерпели в столице его обиду. Я вижу, сказал он Бурнавею, что имею высоких особ в заточеніи; равно и то, что оныя ни в чем невинны. После чего извинился, он в неосторожности, которой причиною поставляет прошедшую болезнь свою. После чего убеждал его открыть о настоящем произхожденіи прочих его товарищей, для того, чтоб в неведеніи не оказать каких либо невежливостeй при пріеме оных. Слова Княжія привели в замешательство Бурновея; он опасался обидеть нескромностію своею друзей своих: и для того отвечал, что он не больше, как слуга оных, и не смеет без дозволенія их учинить того. — Да! изрядной ты слуга! сказал Простай; скажи: кто на дороге-то лошадей седлал? изрядно, что ты сам себя слугою сделал! Мне же будет легче; я твоих сапогов не буду чистить, да еще ты мне будешь пособлять.
Сколь ни непохоже было на шутку разглагольствованіе Князя Сусольскаго с Бурновеем, но не мог никто удержаться от смеха, однако первый прекратил оный, повелев своим придворным поспешить в темницу, и сняв с чужестранных оковы, препроводить во Дворец его с честію. Князь сам вышел оным на встречу, и извинялся пред ними, сколько мог, в произшедшей от неведенія грубости. Вадим, зная, что Сусолы не были никогда благосклонны Гардорику, не имел причины скрывать от князя их о себе, равно и Арпад; они открыли о всех своих приключеніях, и подвигли в сожаленіе сего Государя. Он обещал им помощь свою, когда вспупится подкрепить их право какой-нибудь сильнейшій Монарх, и обласкав многими другими знаками своей благосклонности, упросил их взять на неделю отдохновеніе в его столице. Во все оные дни он старался заменить прошедшую невежливость оказаніем для них различных почестей и увеселеній. Княжна равномерно оказывала им благосклонность; и естьли бы не была оная уже обручена за некотораго немецкаго короля, то можно бы подумать, что Вадим учинил в сердце ея, впечатленіе. Надлежало отдать справедливость и ея просвещенію; она была совершенна во всех дарованіях. Вадим открывался друзьям своим, что одна только Брячислава ея прекраснее; а Арпад с Бурновеем почитали ее второю по Предславе и Озане.
По прошествіи четырех дней пребыванія их при Дворе Сусольскаго Князя, предложил оный им повеселиться звериною ловлею. Вадим и Бурновей охотно приняли сіе приглашеніе, и все отправились, кроме одного Арпада, которой за приключившеюся ему болезнію не мог в том участвовать. Вадим чрезмерно жалел о сем, любя его больше самаго себя; разстался с ним почти со слезами, и обещаясь чрез двенатцать часов его увидеть. Избран к тому находившійся не в дальности от столицы леc, в котором главный ловчій сделал уже все разпоряженія для гоньбы зверей. Простай, приметившій отменную честь, оказываемую его господину, так возгордился, что ни одного из придворных не удостoивал своего взгляду; он видя, что по приближеніи в лес все начали занимать места, и врознь разъехались, поскакал и сам на своем чубаром. Однако удалясь от людей внутрь лесу, наткнулся на волчицу, которая бежала от гоньбы, с своими молодыми. Он слыхал, что есть на свете звери, но ни одного еще не видывал: и по тому не разумел, что бы то за зверь был. Тотчас приметил он, что звери те его боятся, потому что бегут от него прочь; а он, как и все трусы, имел привычку пред нападающими на него становиться на колена, и просить пощады, за убегающими же гнаться: почему стегнул своего чубарова коня, наскакал, и стоптав одного волченка, задавил. Ему очень это понравилось; он с радости кричал и смеялся, надеясь и других волчат лошадью передавить, а тем от всех охотников получить себе славу. Но радость и надежда его в великой страх обратилась: старая волчица, увидев смерть своего детенка, бросилась на него. Естьли бы страх не принудил его обомглеть, он бы мог по крайней мере ускакать, поворотив свою лошадь, но он опустил руки и дал время зверю прыгнув укусить за ногу. Без сомненія был бы он сорван с седла волчицею, естьлиб чубарой не оборонил его копытами; а он между тем, ухватясь за ветвь и вскочил на дерево. Волчица обратилась в бегство, подхватив мертваго, а лошадь Простаева не тронулась с места, и стояла под деревом, служа вместо часоваго и приметы, по которой бы храбраго сего рыцаря сыскать было можно Он бы и в два дня не слез с дерева; когда бы не случилос Вадиму обще с князем сусольским и его дочерью проезжать мимо. Вадим усмотрел коня благоразумнаго слуги своего, и подъехав, увидел под деревом лежащую саблю его с оборванным поясом, и шапкою. Князь сусольскій сказал, что должно тому человеку, чье оружіе и шапка, быть разтерзану от какого нибудь лютаго зверя; но Вадим узнав, что оныя надлежат Простаю, не уповал, чтоб слуга его отважился вдаться в такое опасное сраженіе. Но проехав несколько, усмотрел много крови от раздавленнаго волчонка и лоскут от плaтья Простаева, заключил и сам, что он сожран дикими зверями. Он начал тужить, и говорил: сколько жаль ему сего урона! Я рад был бы, продолжал он, хотяб найти тело его, чтоб погребсти с честью. — Сидящій на дереве и разсматривающій рану свою Простай, вслушался в слова его, и громко закричал: ну! когда вы меня живаго хотите погребать, так я вовеки вам не скажу, где я! Печаль Вадимова обратилась в смех; он понуждал его слезть с дерева, но Простай не повиновался. У меня и на уме не бывало слезть к вам, пока вы не скажете сущую правду о том, естьли еще в этом лесу свирепые и лютые звери. Когда уж их нет, то я вас послушаю, и позволю вам лечить мои смертныя раны. Надлежало в том его обнадежить; после чего он спустясь с дерева, сел на землю. Князь Сусольскій спрашивал у него, что с ним сделалось и что у него болит? Да! отвечал он, когдаб я так же здоров был как ты, то и сам бы у тебя также спрашивал. Посмотритко. . . продолжал он, поднимая свой кафтан, и обнажая свои черныя голечи, так что Княжна принуждена была отъехать. Простай, приметив это кричал ей в след: девушка! не опасайся, я еще целой день проживу; ведь я не умер. — Между смехом, приключенным простотою его, усмотрели на ноге у него кровь. Князь Сусольскій приказал одному из охотников осмотреть и перевязать его рану; сей нашел однако, что у него только в двух местах оцараплена кожа, и донес о том своему государю. — Ах ты лгун! вскричал Простай, вслушавшись в слова его; ты говоришь, что только кожа сцараплена: можно ли тому только быть от великих зубов льва, с коим я сражался? ... Как! спросил его Вадим; ты со львом имел сраженіе? точно так отвечал он, и не токмо с одним, но с пятью, или больше; и раны, мои получил от великой моей храбрости. Я увидел этого страшнаго льва, или может быть слона, потому что заподлинно не знаю; за этим львом, или слоном бежало еще много маленьких. Они бросились прочь, изпугавшись моего взгляду. Хотя я и один был, но никогда еще в жизни моей не имел в себе такой жадности к славе: сердце во мне закипело, и я решился вдруг напустить на всех львов. Я сунулся на них так храбро, что один из меньших львов вмиг стоптaн был и умерщвлен. Однако за это славное дело старой так на меня осердился, и бросился на меня, разинув такой большой рот, что мог проглотить меня и с лошадью: не можно было мне выдержать таковой его лютости и кусанія; и хотя моя храбрость ни на волос не уменьшилась; хотя помнил я, что бодрому бoraтырю надлежит победить, или умереть, как часто я от вас слыхал; однако вот что меня остановило! По изтекающей из ноги моей крови, разсудил я, что уже мне не много на свете жить осталось: и для тoго хотел я при конце моем вам, господа, о моих храбрых делах изустно донести. А естьли бы я со львами еще начал драться, может быть они разорвали бы меня, и вы подумали бы, что я от них струсил; от такова безславія убегая, собрался я с умом, и вспрыгнул на это дерево. Надобно думать, что вид мой очень был свиреп; для того что сидевшія на сем дереве птицы ужасно струсили, и закричав караул! караул! от меня полетели. —