Вечернія часы, или Древнія сказки славян древлянских

Какое зрелище прелестей! Он видел красавиц всех родов: темноволосых, русых и белокурых, во всех живейших красках, правильных чертах лица, прелестных окладах тела, так что каждую из них можно было считать совокупляющею в себе все красоты на свете. Он пробыл бы весь день неподвижным в разсматриваніи оных прелестей, ежелиб согласіе сладостнаго пенія с равными музыкальными звуками, проліявшееся к нему из побочной комнаты зала, не принудило его оный оставить. Он вошел в покой, где находилась оная пріятная музыка, в самое то время, когда пели там следующія слова:

Верность в страсти сохраняя, Ты любовник нежен будь; от несклонныя страдая, Можешь наконец тронуть. Вся судьбы к тебе суровость Пременится для любви: Строгость женщины не новость, Льзя вспалить ей жар в крови, Постоянство одолеет Саму каменную грудь; Время проложить умеет В сердце всякой гордой путь.

Медорсусан, находясь в зале, чаял, что нет ничего подобнаго с виденными им там прелестьми; но он обманулся в тoм пріятнейшим образом: певицы и играющія на музыкальных орудіях далеко превышали прежних в красоте. Он как бы чрез некое чудо разумел язык, употребляемый в сих палатах, и стоял позади прелестнейшей из оных Нимф, когда упало с нее покрывало, которое он подняв, подал ей. Девица, не видев оказывающаго ей услугу, подняла крик, и было то в первый раз, что в жилище сем чувствован ужас. Все подруги ея сбежались к ней, и спрашивали, что ей приключилось? Вы сочтете меня за сумасшедшую, отвечала она; но правда и то, что свалившееся с меня покрывало поднято и подано мне невидимою рукою. Все подняли громкой смех, и многія бежали в опочивальню княжны Прелепы, для уведомленія оной о таковой забавной басне. Медорсусан следовал за ними, и приближался к ней с помощію зеленой епанчи, прошед прежде множество комнат и переходов. Княжна сидела на престоле, сделанном из цельнаго яхонта, блистающаго как солнце; но глаза ея помрачали блеск сей. Красота ея была столько совершенна, что являла ее божеством: вид молодости и величества внушали любовь и почтеніе во всех на нее взирающих. Одета она была больше щеголевато, нежели великолепно: светлые волосы ея украшены были цветами; легкий золотой штоф составлял ея одежду, сдернутую поясом. Вокруг ея видимо было множество порхающих крылатых младенцев, которые играли разными забавами. Одни хватали за руки ея, и лобзали оныя: другие с помощію товарищей своих громостились по сторонам у ней, и венчали голову ея короною. Утехи также шутили с нею; словом сказать, все, что только можно воообразить прелестнейшаго, не равняется с тем, что представилось взорам Медорсусановым. Он стоял подобно обвороженному, и с трудом сносил вид красот Княжны сея. Во время сего замешательства, не помышляя ни о чем, кроме обоженія достойнаго предмета, нечаянно сронил он с плеч епанчу свою. Княжна увидела его, и изумилась, взирая впервые в жизни своей на мущину. Медорсусан, став открыт таковым образом, повергся почтителено пред ея престолом: Великая Монархиня! сказал он, я прошел всю вселенную, дабы удивляться божественной красоте вашей; я жертвую вам моим сердцем и моими желаніями, естьли оныя заслуживают ваше вниманіе. — Сколько ни жива была княжна сія, но пришла в замешaтельство и осталась безмолвна: глаза ея дотоле не находили еще достойнейшаго любви предмета, и она сочла стоящее пред нею созданіе единственным во всем свете. Мысль сія предуверила ее, что был то Финикс, столько прославляемый и столь редкій. Утвердясь в тaковом заблужденіи, сказала она: Прекрасный Финикс! я не уповаю, чтоб были вы нечто иное; по тoму что вы столько совершенны, и что нет вам подобнаго во всем моем острове, я очень утешаюсь удовольствіем вас видеть. Весьма жаль, что вы одни только во всей вселенной, хотя много других птиц наполняют садки в садах моих. Медорсусан улыбнулся при словах ея, которыя произнесла она с удивительною прiятностію и чистосердечіем: между тем он не желал лучшаго в особе, к которой возчувствовал жесточайшую любовь; но не хотеле остaвить ее в неизвестности. Он начал свои наставленія, и никакая ученица на свете не понимала с таковою удобностію уроков. Врожденное ея проницаніе упреждало то, что Медорсусан начинал ей разсказывaть: он полюбил ее больше своей жизни; а она полюбила его больше самой себя. Все, что ни имеет любовь в себе сладчайшаго, все, что разуме содержит живейшаго за прекраснаго, что ни имеет сердце нежнейшаго, безпрестанно повторялось посреди сих любовников. Ничто не возмущало спокойства их, но все споспешествовало их утехам. Они не подвержены были болезням, не имели ни малейших огорченій; молодость их не нарушалась печеніем многих годов. В сем—то прелестном острове испивали протяжными глотками воду из источника вечной юности: ни заботы любовныя, ни подозренія ревнивости, ни самыя мелкія ссоры, возмущающія иногда спокойство любящихся, не появлялись там: они пребывали в упоеніи утех, и до самаго того времяни еще ни один из смертных не имел столь постояннаго щастія, каковое вкушал Медорсусан. Однако свойства смертнаго влекли за собою печальныя последства: их благо не может быть вечное.

Медорсусан, сидев в некоторый день с своею Княжною,вздумал спросить, сколько прошло времяни с тех пор, как он у нее обитaeт. Часы, продолжал он, для взирающаго на вас текут столь быстро, что не можно заметить, как давно я тем наслаждаюсь. Я скажу вам, отвечала Прелепа, когда вы мне признаетесь, как вам то кажется. Он начал размышлять, и собрав свою память, сказал ей: ежели можно верить моему сердцу и вкушаемому мною наслажденію, то не кажется мне больше, как нахожусь я у вас только неделю; но некоторыя обстоятельства, о коих приходит мне в мысль, кажется, что были здесь месяца за три. Княжна, услышав то, подняла громкой смех. Знай, Медорсусан, сказала она, что уже триста лет прошло, как ты гостишь у меня. — о! естьли бы ведала она, чего ей слова сіи будут стоить, ни когда бы их не произносила. Три ста лет! вскричал Князь; в каком же свет находится положеніи? Что в нем произходило? Кто узнает меня по возвращеніи, и кого могу узнать я? Области мои без сомненія впали в руки какого нибудь чужестраннаго; нет надежды, чтоб остался кто из моих родственников. Я учинился Государем без государства; на меня будут взирaть как на привиденіе, я не буду знать ни нравов, ни обычаев людей, с коими мне жить будет должно. — Прелепа, пришед в досаду от слов его, прервала оныя. О чем тужишь ты Медорсусан? сказала она. Тем ли ты платишь за толикую любовь и благосклонность мою к теб? я приняла васе на мой остров; вы учинились над оным Государем; я сохранила жизнь вашу более, нежели чрез три века, вы не состарелись, и до сего часа не видали здесь ни малаго неудовольствія: но коликим подвергаетесь, предпріемля разлучиться со мною? — Я не хочу быть неблагодарен, прекрасная Княжна, сказал он с некоторым замешательством; я знаю, и чувствую все то, чем я вам должен: но ежелибы я умер до сего времяни в моем отечестве, я умер бы конечно, соверша столько похвальных дел, которыя учинили бы память мою безсмертною; но днесь вижу я добродетель мою вне действіи и имя мое без славы. Таков был храбрый Гермин[22], но славолюбіе изторгло его из объятій его Амофалы. — Так славолюбіе изторгает тебя варвар из моих! вскричала она, проливая потоки слез. Ты хочешь меня оставить? . . . Ты не заслуживаешь проницающей меня горести. Кончая слова сіи, упала она в обмороке. Медорсусан был чувствительно тем тронут; он любил ее несказанно: но он укорял себя в том, что провел столько времяни с своею любовницею, и не мог чрез отличныя дела поместить имяни своего в ряд великих героев. Тщетно старался он преодолеть себя и скрывать свое неудовольствіе; он впал в уныніе, и тем скоро открыл внутреннее состояніе души своей: считая прежде веки за месяцы, считал тогда уже дни за оные. Княжна, приметившая то,поражена была крайнею горестію; она не могла сносить, чтоб он в угодность ей оставался с нею, терпя мучительную печаль. Она открыла ему, что учиняет его властелином судьбы его, что он может oтъехать, когда ему угодно; но что она опасается о могущем встретиться с ним великом злоключеніи. Последнія слова ея гораздо меньше сделали в нем впечатленія, нежели первыя; и хотя единая мысль о разлуке с Прелепою его поражала, но надлежало ему покориться своей участи, и наконец простился он с особою им обожаемою и которую любил столь нежно. Он уверял ее разставаясь, что коль скоро совершит несколько подвигов к своей славе, и учинит себя достойнее той любви ея кою пріобрел из единой только благосклонности, немедленно возвратится к ней, признает ее единственною своею повелительницею и единственным своим блаженством. Природное его красноречіе дополняло недостатки любви; но княжна была проницательнее, чтоб можно было обмануть ее, и имела печальное предчувствованіе, что навеки тратит предмет столько ей драгоценной.

вернуться

22

Славяне, заимствуя от древних Немцов под имянем Гермина, почитали Геркулеса.