Алиса Длинные Ноги

Не стыдитесь, вы не похищали промышленные товары из лабазов купцов, на щеках у вас девичий румянец горит пионерским костром: скоро потухнет, сменится благородной белизной бриллиантовой девичьей пыли; появится в грудях и в бедрах полнота чувств, губы затрепещут при виде ласточек, а от вашей моральной устойчивости горы вздрогнут, сбросят снежных людей в ад!

Я воевал с волшебником Дурдолио, по старинке размахивал мечом-кладенцом, полагал себя умнейшим и сильнейшим из рыцарей – победителем туч саранчи, не плевался через левое плечо, не хулил чёрта, за что и поплатился – бедный ярмарочный певец, а не рыцарь-рубака!

Волшебник Дурдолио победил меня в честной схватке, укорял, называл несовременным; рыцари давно перешли на путь лжи и хитрости, воюют словами через адвокатов, устраивают каверзы, подсылают наёмных юристов с губами-прищепками, а сами с балеринами отдыхают во время суда.

Волшебник Дурдолио присел мне на лицо, зажимал ягодицами шею, стучал по ушам ладонями — симфонический оркестр Миланской оперы не сравнится с восторгом от хлопков волшебника по ушам; от боли я себя почувствовал матерью-героиней.

«Рыцарь Ланселот по фамилии Парсифаль, — пошутил ли волшебник, или перепутал мою фамилию, грех на нём жареной картошкой ляжет, не отмоется Дурдолио, шепчет, а в глазах – огни костров свободных индейцев. – Я сижу на твоей тыквенной голове, Робин Гуд не прельстился бы тобой, перекрываю кислород в бронхи, а ты — корчишься, в ужасных мучениях представляешь себя дознавателем инквизитором – смешно, нелепо с высоты Космического полёта.

Инопланетяне из Центра Вселенной нас в самый мощный телескоп не заметят, а наши ухищрения, ужимки – лишь лукавому в радость, если лукавый не спит, не в чахотке адской.

Неужели, слышите меня, рыцарь, внимаете, не перебил ли я вам барабанные гусарские перепонки, не контузили в войну сорок первого года… неужели цель моей жизни, трудового подвига волшебника – сидеть на вашем лице, плотоядный ящер в теле рыцаря?

А ваша цель, ваши устремления – не прекрасные дамы с носовыми платками в рукавах, не пиры и застолья с призрачными вакханками, похожими на амфоры, а мечта ваша, цель — возлежать подо мной, задыхаться, видеть в последний момент своей жизни моё жизнеутверждающее лицо?

Ошиблись ли мы, или робко ступаем по ниточке над нудистским пляжем с балеринами Большого Театра СССР?» – волшебник Дурдолио превратил меня в призрака, поэтому бесплотного, немощного – уста грешные не разжимаю пальцами!

По ошибке меня сделал снеговиком, или замыслил посмертную шутку, изгалялся, оттачивал своё остроумие, кочегар с комплексом неполноценности безбородого – бороду у него гномы съели – мага?

Графиня Алисия, ручки ваши целую, проказливые, шаловливые, к арфам и пианинам приученные, – на незримые колени упал, ледяными пустыми губами – молоко на них обсохло, нежной матери укор – целует мои ладошки, и от поцелуев призрака пальцы мои прозрачными стали, в бокалы Гусь-Хрустального завода превратились. Я хохочу – потешно, когда сквозь пальцы зайцы видны, а призрак грохочет гигантскими сосульками голоса:

— Благочестие – фундамент нравственности каждой девицы, а фундамент рыцаря – кости и вера в любовь!

Набросайте снега на меня, призрачного, превратите ледышки и снежинки в мои мышцы и кости, а жидкий азот – кровью по трубкам капилляров я сам запущу, красную ленточку торжественно перережу зубами-бритвами.

Бросайте в меня снег, графиня, возрождайте, сотворите себе публичного друга и личного рыцаря – слоновая кость мне в назидание между ног!

Стану шире смотреть на волшебников, доблесть переродится в соблазны яростного опричника!»

Умоляет, а я — потому что добренькая — прозрачными пальчиками снег на призрак накладываю, с ужасом приговариваю, с могильным интересом, будто завод пускаю в эксплуатацию, наблюдаю, как снег превращается в белые мускулы дракона:

«Недозволенно, чтобы младая девица или любая девица с посторонними рыцарями вела непринужденную беседу, беседа с незнакомцем – грех, и за этот грех мне в аду лукавый воткнёт раскаленную кочергу в третий глаз.

Но вы не человек, вы даже не скот и не быдло рабоче-крестьянское, вы – ничто, пустота, нет вас, рыцарь, поэтому – с превеликим озорством, маленькая я, удачливая, балет не понимаю в тонкостях – произведу вас, пустота, в рыцаря, давно друга ищу, чтобы он за мной арфу таскал и белый рояль «Мессер-Шмитт».

Половину вас слепила Деду Морозу к празднику, меч свой поднимете колбасный и сразитесь с Санта Клаусом, чтобы он нашему Деду Морозу глазки голубые, лазурные не строил, лихоимец, величиной с печатный лист в типографии Ивана Федорова!» – Я слепила снеговика, наложила снег на призрак – страшно мне, пальчики во рту согреваю, глазки очаровательные закрываю, но стараюсь, потому что в усердии благовоспитанной девушки кроется добродетель, и ничто дурное не прилипнет ко мне, если я сама не пожелаю превратиться в гадюку!

Призрак ожил, снег под ним промялся, завыли сурки в ледяных избах, клацали под ногами челюсти вампиров – мы на заброшенном кладбище разговаривали, я любила в детстве кладбища, верила, что из могил поднимутся золотые феи с волшебными палочками и исполнят моё заветное желание — приделают мне лисий хвост.

Детские мечты – сахар с мёдом!

Рыцарь – милейший снеговик – силу обрел и на меня набросился, угрожает превратить меня в ночь бесплотную; зачем ему каверзы, свежемороженому?

Он мечтал отомстить волшебнику Дурдолио, присесть ледяной глыбой на возмущенное потрескавшееся лицо волшебника, а – песня на пути рыцаря, песню нельзя придавить айсбергом тела!

Навалился на меня ураганом, а я не верю в дурное, потому что – чистая, веселая – латинский знаю на отлично!

Вдруг – множество звуков, словно стая собак напала на виноферму с дойными козами и неприглядными баранами, желтоглазыми, с обвисшими курдюками – свист, улюлюканье, хохот, но в то же время – адский вой, в тоске выплескивается безысходность безобразных крокодилов на вертелах папуасов.

Снеговик трепещет, скалится, а его невидимая огненная дубина бьёт по ягодицам… ОХ! в вашем неприглядном Мире, крестьянка, я часто употребляю неприличные слова, будто меня разрезали на части опасной бритвой…

Семинаристы напали на снеговика, избили его, глумились над ледяным рыцарем, называли его Фантомасом – орден Конгресса США вставили ему в петлицу.

Снеговик исчез, без смысла жил, без смысла провалился в ад, скромный учитель пения в ледяном теле плачущего рыцаря. – Графиня Алисия подошла к крестьянскому ребенку, брезгливо – будто вступила по нужде в общество младогегельянцев – потрогала изящным пальчиком край кубической колыбельки с немецко-фашистскими знаками на бревнах. – Ты, батрачка, не рыцарь Ланселот, не снеговик призрак, я сразу увидела в тебе низость и навоз!

АХ! снова простонародное слово, эмоций на него нет, пусть оно останется ораторам без сердец…

Твоя вина – в грязи!

Взглянула на твоё дитя – плод Прелюбодействия!

Окинула мысленным взором пашню, и – будто на облаке розовом в Хрустальный Дворец имени Первого Хуйвейбина вознеслась!

Я поняла своё предназначение в Вашем прогорклом – сало на сковороде ему подобно — Мире!

Моя задача – нести Свет просвещения, розовую воду Науки в тёмные Дворцы и разваливающиеся лачуги с недоразвитыми гномами.

Чёрт испытывал меня, издевался с сарказмом матроса с «Титаника», забросил в дурной Мир с неграмотными развращенными крестьянками, некультурными гномами, бесстыжими русалками, – полушка вам цена в голубином парке имени Рокосовского!

Лукавый надеялся, что я сгину в пучине разврата, безобразного, покроюсь холодной коростой, а в каждом коридоре меня испытают резиновой плеткой некультурные любители абсента.

Выдюжу назло чёрту, преодолею; высокой нравственностью разобью тьму, грудью… проложу Вам дорогу к арифметике и чистописанию; обучу грамматике Магницкого – комар нос сломает на запятых и квадратных корнях.

По полям, по лесам открою избы-читальни с усатыми учителями – ликвидаторами безграмотности!