Алиса Длинные Ноги

Ты, беспутная девица, узнаешь, что высшая цель девушки – служить нравственности, а пик восторга – не водка и не барахтанье в сене со злоумышленником, а ожидание в кресле начала симфонического концерта – соловьям в уши!

Мужчина – защитник, добытчик, остроумный атлет с чувством юмора, без моральных и нравственных проблем, великодушный, знаток искусств, отличный танцор, певец, архитектор человеческих душ, тело настоящего мужчины – библиотека.

Предназначение девушки – скромно потупив очи поднебесные – сидеть с книжкой на скамейке в саду – попа не прилипнет… ИЫЫЫХ! Опять — нехорошее из ротика моего кораллового, пуси-муси ротик… за пианинами, роялями, арфами!

Девушка – чистота, балет, поэзия, живопись, вокал, но никак не грязные ноги, недоразвитые с невидимыми копытами, потому что крестьянки блудом чёрту служат!

Посмотри на мои длинные ножки – алебастр, бархат!

Твои ноги – не видно их под сарафаном лжи и порока – мускулистые, рабочие, подобными ногами стучать в двери ада!

Наберись женственности, батрачка с шестеренками вместо нравственности!

Обучу тебя политесу, латинской грамоте, обязательному французскому языку – не на ужасного краснощекого мертвеца станешь похожа, а на изнеженную бледнолицую танцовщицу вдову.

Отхлынет кровь от ягодиц, зальёт полушария мозга, а не другие полушария, имя которым – Вздыбленность!

Сдашь экзамен по польской культурологии и музыковедению, я тебя приму наложницей — перелистывать нотные листы, когда я кометой Галлея блистаю за белым роялем «Шнайдерман»!

Удивительный случай недавно произошел со мной на Сенной площади, где крестьянку молодую – виноград в её глазах — наказывали за продажу волосяных носков в армию; армия у нас – ОГОГО! конокрадов не берут, но поэтике младших офицеров следует обучить.

Ко мне подходит графиня Антакольская Светлана Игоревна – умнейшая девушка, отличница по всем наукам, даже в шарме преуспела, восхитительница.

Бросила на меня прискорбный взгляд балерины на букет роз и произнесла с бальзаковским придыханием на каждой букве:

«Нет, я решительно не понимаю, почему Солнце не светит ночью!

Все люди – даже развязные извозчики – обязаны, понимаете меня, мон ами, графиня Алиса Антоновна, даже приказчики с усами-змеями обязаны в едином хороводе загадать мечту – чтобы Солнце вставало с постели ровно в полдень и не угасало всю ночь, а почивало лишь минутку, когда перелётные снегири поднимаются к золотым Звездам на лазурном небосводе!»

Произнесла, отряхнула снег с бархатных стокилограммовых ресниц, и пошла в никуда, сопровождаемая лучшими франтами и эстетами города Санкт-Петербург – завидная свита, и у каждого кадык, величиной с гору Фудзияма.

Ты, черноземка, не изъяснишься красиво, никогда не возвысишься до полёта шмеля, забитая лаптями и горшками с лошадиной требухой.

Я пошучу, обольщу тебя юмором, а ты не поймешь с завязанным умом:

«Baba a semй des pois et dit — GO!»

Не поняла? разнузданная повелительница пошлости с грязными халатами вместо пододеяльника!

Комкаешь в потных ладошках грязь, а в глазах – блуд и желание напиться фиолетового крепкого вина, найти блудливого мужика и станцевать с ним мужика Камаринского – плесень ты, потому что необразованная!

ХМ! Изъясняюсь на непонятном языке – влияние вашего ватного Мира, будто в сахарной вате живу, труб фабричных не видно, а сахар разливается в воздухе, окутывает, навевает дурные мысли о непристойных словах, и слова вылетают непотребные, пробиваются сквозь платиновый щит моей морали; не виновата я, следовательно – непорочна, оттого, что словами лукавый играет, дурные фразы в мой восхитительный эклерный ротик подбрасывает.

Нет надобности себя хулить – много недостатков вокруг: земля, развороченная кровавой раной, мужицкая баба рот раскрыла, словно поёт, но откуда у невежи голос оперный, если об октавах не имеет понятия, лодка прохудившаяся?

Что стоишь, холопка, будто тебя на сахарный тростник насадили вместе с петушком?

Беги, доложи своему барину – Королю, графу, князю, – что я изволила прибыть в ваш тухлый, необразованный Мир – сапожная вакса у вас вместо земли.

Пусть пришлют за мной карету и горничных с образованием – белых, чистых, с элементарным знанием французской грамматики – ночью горничную разбуди, она по-французски поэму прочитает, будто подковала язык соломенными подковами имени Левши.

Подушки в карете обязательно натуральные, природные, не гагачьим пухом набиты, гагары не в моде в этом сезоне, а – лавандой и горностаевым пухом; на мягком думается о возвышенном, а на деревянной жесткой скамейке – дурная скамейка, поработительница, сообщница злодеев – на жестком мысли приходят чёрные, тело изнывает – так вольной пташке в аквариуме не хватает воздуха. — Графиня Алисия топнула стеклянной ножкой, с недоумением смотрела на маковую крестьянку, удивлена, почему батрачка с подобострастием, с низкопоклонством – за то, что её наукам обучат и политесам – не бежит за каретой, приросла, будто корни пустила в утешение себялюбцам купцам.

— Недостаток уважения к крестьянке – крест на могилу барышни! – молодая мать засмеялась, поправила веревку на сложном агрегате — плуге. – Брошу ребенка на радость похабникам вурдалакам, пашню оставлю сиротой; весной каждая минута год кормит, а изнеженная барышня минутой век прожигает, будто толченого стекла в башмаки Королеве подсыпала из зависти.

Ступай, госпожа, с Миром – в наш Мир, или чёрного козла поцелуй под хвост — в свой Мир, где на деревьях не булки растут, а – непотребности с усами.

Мне два года назад пятнадцать лет исполнилось – старуха, засиделась в девках, даже трупными пятами ниже пояса пошла, клыки по ночам вылезали, а очи горели красиво – золотом!

Матушка моя – ведьма – напекла пирожков с ядом и к своей матушке – моей бабушке отправила без трусов, добавила кнутом по глазам – для убедительности, я Звезды лбом пересчитала, когда с пирожками вылетела из избы, чувствовала себя пробкой из бутылки с кислым молоком.

Матушка нарочно меня через дремучий лес погнала, чтобы я – либо жениха себе нашла, либо сгинула в болотах, потому что – неперспективная, если без мужика в лаптях и с горшком царским на голове.

Долго я шла, зевала, думала уже, что проскочу страшный лес с Вальпургиевыми ночами, пирами Валтасара Едкого; промежность от страха слиплась, превратилась в карамель без соуса.

Белый рояль из кустов выскочил, за роялем – чёрт – эка невидаль, чёрт во фраке, а что рояль – я на лубочных картинках видела, не ведаю, для чего служит – громадина не из нашего Мира, но черти на нём сидят, копытами стучат, краснорылые, будто морковки в летнюю ночь!

Я мимо чёрта прошла – не жених мне чёрт, не страшен, головешка по сравнению с ужасами ночного леса, где обезьяна из навоза превращается в бородатого человека, прародителя рыбаков и чемпионов по спортивному метанию копья в беременных волчиц!

На тропинке шатёр раскинулся – золотой, с кистями из рук человеческих – красиво, даже душа нараспашку у меня, вылетает перепёлкой.

Понимаю сердцем, что шатёр – беда, искушение мне, возможно, что смерть моя в шатре восседает, а с тропинки нельзя сойти, сомлею, ноги превратятся в жаб, и пирожки обретут силу дракона, мне с ядом в живот залетят, миленькие, на пустяки в бане с солдатами похожи.

Разделась донага – не пропадать же в логове смерти сарафану и кокошнику, сложила одежду рядом с узелком с пирожками, робко в шатёр вхожу, но по подушкам зыркаю – не спрятался ли мой жених под периной – застенчивый, с бицепсами тираннозавра.

Женихов нет, а появилось у меня в шатре желание работать – я работящая, красивая в труде, жилы в золотые превращаются!

Пыль смахиваю бархоткой с диванчиков, полы драю шкурами соболиными и тряпками из бороды леших – умиление, нахожу отвагу и принципы в труде – так золотая рыбка в корыте старика находит чернокожего младенца.

В золотой ванной с лепестками роз — расточительство, когда – нужную в хозяйстве ароматическую розу для ванной используют, будто губку с глазами – обнаружила потрясающей красоты гадалку – по смоляным волосам и соболиным бровям поняла, что – гадалка, будто сто ночей в одном теле красавицы сгустились…