Страница 23 из 34
Может быть, курица, с вечно печальными очами и суетливостью демона – внебрачная дочь её?» – женщина ввела меня в обширную залу, величиной с поле для выпаса десяти коней.
Мужчин – море Белое. Все тоскуют, поглядывают на часы, зевают, а из пастей – ненавижу мужчин – адские стоны, крики поджариваемых грешников, гортанный хохот чахоточных псов.
Хозяйка заведения похлопала меня по ягодицам – по-дружески, без смысла и без намёков на упадничество домашнего быта кочевников, произнесла с тоской – так дети прощаются с детством:
«Сапожки, обруч на голове, бронелифчик малюсенький, гномам на носовой платок материи не хватит, и юбочка из слов; тебе, красавица, даже не нужно раздеваться донага: Правда выпирает снизу и просится в лощину Грёз!»
Непонятно сказала, а я горжусь, что во мне Правду отыскала, прислугой бы пошла к хозяйке заведения, домовых по ночам бы ловила и в золотую клетку – на потеху девушкам – запирала.
«Господа, вы – оборотни в шкуре человека! – женщина пошутила, потому что мужчины засмеялись, щелкали вставными крокодильими челюстями – по одному рублю за зуб. – Представляю вам чудо полей и огородов, несравненную воительницу Аврору!
Ягодицы у неё – сталь и пламя, огонь и вода, камень и грех!
Нигде подобной страсти не найдете, уверяю вас, а вы мне верьте, потому что груди я накачиваю дорогим говорящим воском, Аврора покажет вам Небо в стальных Звёздах, словно на цепочке из пещеры Гавроша поднялась!»
Представила меня, оставила на столе, среди бутылок с фиолетовым крепким, а сама – тень колдуна – исчезла, будто её стёрли из памяти народной.
Я жеманюсь на столе, чувствую себя курочкой, простила хозяйке её наивность и ошибку, что меня не по имени назвала – пустое, проводит в последний путь девушку без имени – не главная задача мудрой женщины.
Ресницами хлопаю, ногу выше головы подняла – мне поднятая нога спокойствие предает, лекарство от боли в душе!
Мужчины ко мне тянутся, ползут между столами, воруют друг у друга из карманов монеты; потешные самцы, место которым – на каторге!
Сладкая усмешка прилипла к моим верхним губам!
Может быть, стоять на столе среди бутылок фиолетового крепкого – моя цель жизни, как цель жизни рыбы – плавать?
Заменю мужчин на женщин и котят, очень котят люблю, даже ягодицы сводит, когда пушистый комочек вонзает игольные коготки мне в вишневый сосок, рвёт плоть, воет громче вурдалака!
Подумала о котятах и – Солнце среди ночи — котёнка увидела умилительного, похожего на румяную девицу с кувшином у колодца Тахура!
Маленький, волшебно пушистенький, глазки – рубины, носик – аметист – СЮ-СЮ-СЮ! хвостик – мечта дракона.
Котёнок к мужчинам ластится – сорванец с зубками-убийцами – вот-вот откусит носы лихоимцам!
Вдруг, словно каленная стрела из ада вылетела – чёрная, с трупным ядом кураре, вонзилась невидимая в моё сердце, разорвала мечты стать канатоходкой.
Я мечтала по канату ходить – хоть в заведении приличном, хоть между кораблей; жизнь монета с тремя сторонами!
Причина моей душевной тоски – гробик — маленький, под размер котёночка, чёрный, аккуратненький с крышечкой – подогнана крышечка лучшими ювелирами.
Гробик к котёнку веревочкой привязан, тянется за беззащитным животным, напоминает о бренности жизни, о жестокости мальчишек хлопкоробов и купцов с животами-барабанами.
Для потехи кто-то гробик к котёнку привязал, себе на усладу, чувствовал себя генералом перед рядовым котёнком – океан нечистот после обеда на голову выдумщику.
Совесть взорвала меня; я с грохотом опустила поднятую ногу на стол – проломила мраморную столешницу – так русалка проламывает лёд!
Пять минут ураганом носилась по заведению, крушила мебель, рвала затейливые картины с непристойными мужчинами и женщинами без доспехов, разбивала зеркала и амфоры с фиолетовым крепким – не видела летучих мышей, фей не повстречала, а то и мышам, и феям, и даже эльфам голубоглазым досталось бы на фанфаронские орехи.
Пелена гнева схлынула, я стояла в озере крови, с недоумением ощупывала себя, не находила перемен, даже ветер из Мира призраков не окрасил мою кожу в чёрный цвет ночи!
Котёнок мурлыка вылизывал лапку – умиление с замиранием времени!
Я осторожно отсоединила гробик, раскрутила его на веревочке, отпустила – и – королевство горюй – со скоростью пикирующего дракона гробик вылетел из окна (стекла я выбила во время танцев со смертью), на улице брякнуло, послушался стук упавшего жирного тела, даже не стук, а – шлепок сырого мяса о камни, покатилось железное, с дорогим звоном.
Я догадалась – Короля гробиком для котёнка пришибла, корону с него сбила вместе со спесью учителя фехтования.
Руки опустила, раздумываю, куда бежать — четыре стороны света, не сразу выберешь нужное направление, откуда доносится шум падающих Райских яблок.
Из золотой двери в стене вышла хозяйка заведения, усмехнулась, подошла ко мне и снова щупала мои пряничные ягодицы, искала и в них Смысл своего существования (иного толкования щупанью я не нашла в своей боевой головке, красивой, закономерно пропорциональной – алмазные самородки можно моей головкой раскалывать в пыль).
«Аврора! Помни, воительница: недвижимость, антиквариат, другие вещи, от которых стонут изнеженные Принцессы с лицами-сковородками — ерунда, ноль без робкой палочки.
Пройдут пятьсот миллионов лет, исчезнет даже воспоминание о погроме в моём заведении, в труху превратятся осколки зеркал, а в каждом осколке – маленький чёрт восседает на чёрном горшке с нечистотами.
Воины, коробейники, – небрежный жест покорительницы вершин на разбросанные трупы, — ничтожества!
Народятся бесплатно, мужчина дешевле мешка с мукой!
Но легенда о твоих стальных ягодицах и подвиге женственности, когда ты не пожалела своей красоты – могла бы оцарапать богатство кожи – останется в моей памяти и проживёт более ста миллиардов сиксилиардов лет». – Подняла осколок зеркала, резанула себе по левой руке, засмеялась весело, с хрустальными переливами Лебедь-Хрустального стекольного завода.
Я выбежала на воздух, меч в моих руках дрожал, танцевал, выискивал новую жертву, а я стискивала зубы, убеждала себя, что меня где-нибудь ждут с любовью и надеждой! – Ксена подняла ногу, подмигнула трактирщику, подписывала смертный приговор ресницами. – Нога Солнцем взошла, а карета с огненными рысаками…
Трактирщик молнией пробежал сквозь соломенную стену, послышались непристойные выражения (графиня Алиса Антоновна заткнула ушки розовыми пальчиками, читала вслух из Овидия, чтобы поэтика заглушила безобразное, рожденное необразованным трактирщиком).
Вышли во двор, вдохнули живительный вечерний воздух с суетливыми работягами мошками – так рыба дышит в грязной ванной архивариуса.
Карета – добротная новая телега – гробы перевозить удобно, стояла перед парадным крыльцом из гранита.
Трактирщик постарался, оценил свою жизнь в монеты гнева Ксены: шкуры дикобразов, меха вурдалаков и оборотней, кости дракона, чешуя русалки – вместо пуховых перин!
— Я? Милые дамы и любезный трактирщик без совести и порывов в душе!
Я – воспитанница Института Благородных Девиц – поеду в монстре народного хозяйства?
Жена декабриста побрезговала бы следовать за мужем в этой коробке, назвала бы карету — пошлостью и с нелепой печалью в омутных очах набросила бы на шею себе петлю, потому что телега – позор для морально устойчивой девушки! – графиня Алиса Антоновна распахнула очи, превратила их в прожектора нравственности, наклонилась, потрогала колесо из костей.
Трактирщик глядел в созвездие между ног графини, выпучил сорочьи глаза, высунул метровый язык, сказал или совершил бы гнусное, но наткнулся на насмешливо-добродушный взгляд воительницы Ксены, скукожился, превратился в живую сливу.
Фон Карла приложила палец к губам, показывала, что сама договорится с графиней Алисой Антоновной; с достоинством поправила лоскутки платья, погладила графиню Алисию по головке, словно искала родничок: