Алиса Длинные Ноги

Встал перед стражниками у ворот, руку в карман опустил, отыскиваю мелкую монету – плату за вход в город, а рука-шалунья мошонку чешет, к монетам не тянется, безобразница.

Стража на меня странно взирала – оборванные поэты в форме стражников, худые, с выпирающими животами афроэльфийских беженцев.

Я по привычке ожидал, что изобьют меня, осмеют, палками в шею прогонят, побранят, что зеленый пытаюсь влиться в коллектив живых мертвецов, химер, драконов, ведьм.

Но обратное – Солнце вздрогнуло на небесах – стражники побежали ко мне, ластились, улыбались, на ходу одежды скидывали скоморошьи, запыхались, но нахлынули рекой, целовали меня жарко везде, трогали, умоляли взять их в жены.

За стражниками – с городских стен – девушки и знатные дамы посыпались цветами разнокожими; старики и старухи за ними – все моей любви желали, называли красавчиком, половозрелым отроком во Вселенной!

Я мучился угрызениями совести – не за того меня приняли, – но ласки принимал с почтительностью, вспоминал побои, даже расплакался над дородной купчихой с грудями чердаками.

Она – голодная не по годам – ласкала меня, шептала иссохшими тревожными губами продавщицы жареного мяса:

«Люби меня, зеленый орк!

Если не ты, то кто же сохранит природу, наставит моему мужу рога оленьи?

Дикобраза не полюблю, а ты – Солнце в моей пещере страха!»

Очередь ко мне выстроилась, настолько я люб и мил для всех; преобразился, засиял – не пойму отчего, но догадывался, тайна сокрыта во дворце колдуна.

Позже – когда с гадалкой разговаривал в постели за чашкой фиолетового крепкого – прорицательница открыла мне тайну, себя прежде открыла, а тайну чуть позже, зацелованная тайна, хрустящая: я крендель волшебный в логове колдуна скушал, а в кренделе том – сила приворотная, дам к себе тянет сила, показывает мужчину состоявшимся рыцарем в драконьей шкуре.

Колдун крендель себе приготовил, чтобы перед танцовщицами блистать, чтобы они любили его искренне, с пылом новобрачных наложниц во время судебного процесса над могильными зомби.

Не успел колдун, я его разочаровал в жизни, не скушал крендель, а я скушал, и теперь я – подарок мужчинам и женщинам, старикам и казнокрадам гномам! – зеленый великан скинул маленькие штанишки (В Нижних Мирах танцовщицы щеголяют в подобных по пляжам, продают жареных драконов; штанишки простолюдина позабавили графиню Алису Антоновну!), стоял треногой. – Осчастливлю тебя, длинноногая фея, придам уксусу твоей жизни аромат фиалки!

— Исчадие ада с ворованными словами!

Будь проклята скамейка, на которой ты сидел в корчме! – Наставница фон Карла замахнулась на зеленого монстра чёрным зонтиком (откуда он появился в руке фон Карлы, с Неба упал на парашюте обреченности?) с затейливой серебряной рукояткой с фигуркой чахоточного бородатого старика. – Нет в тебе секрета – крендель скушал волшебный и кичишься своей доступностью – пёс смердящий!

Постыдился бы девицы молодой – ей обхождение нужно, деньги, золото, плезиры, потому что с благородной целью прибыла в наш Мир – девушек обучить куртуазностям, целомудрию, игре на арфе и посадить каждую красавицу у окошка, чтобы свет целомудрия бился о стёкла – так в очах школяра мелькают затейливые солнечные утки.

Лезешь со скучной пошлостью в незримое царство добродетели! – Наставница пшикнула на зеленого орка и взглянула на графиню Алису Антоновну с нежной любовью, преданностью домашней лошадки – порывистой, иногда сердитой, но упорной в своей дружбе – не предаст, потому что не старый институтский друг.

— Вы меня не любите? – силач упал на ягодицы – земля дрогнула, треснула, и между ног монстра вылетел фонтан магмы – так изо рта оратора вылетают золотые зубы. – Все меня любят после кренделя, а вы не желаете – веселенькие, доступные, уже подготовлены для любви – распаренные и белые, будто молодое фиолетовое крепкое!

Я в смятении: побью вас легко, переломаю кости, но толку от кусков мяса никакого – не родит мне кусок мяса наследника, не омоет мои сиволапые малахитовые чресла, не подаст стакан воды перед смертью. – Орк или гоблин – профессор Дарвин ему судья – сокрушался, качал головой, выдергивал из лобка каменный мох.

Фон Карла тянула упирающуюся графиню Алису Антоновну к дороге, колола спицами в растопыренные ягодицы – подгоняла любопытную козочку!

— Потешный он, потому что зеленый и непонятный – зеленое Солнце Пустыни! – графиня Алиса Антоновна озорничала, подпрыгивала мелкой козочкой, но бежала, потому что чувство нужды двигало сильнее, чем желание узнать орка ближе, почувствовать его свинцовые мысли. – О чём он говорил, дуэнья?

Я ничто не поняла, а вы негодовали, в глубочайшей грусти хулили его, опускали очи, стыдились, а он лакейские слова не произносил, заколдованный, очарованный монстр в лягушачьей шкуре.

К чему ваш сарказм, фон Карла, если примитивное существо не способно на подлость, не подложит атомную бомбу в панталоны оперного певца

ХИ-ХИ-С!

О панталонах упомянула – дурно, если девушка морально устойчивая опускается до рассуждений о надувных панталонах – накажите меня, фон Карла, научите уму-разуму!

— Не объясню, что монстр хотел от вас и от меня, робкая вы и стыдливая, целомудренная, а честь ваша, графиня Алиса Антоновна, блистает, от неё даже трупные мухи шарахаются, выпучив рачьи очи! – фон Карла оглянулась, погрозила пустой дороге сухим елочным кулачком, затем размякла, свободная, не ущемленная и при деле – честь графини Алисии защищать – так охранник успокаивается в броневике директора банка. – Верьте мне, не заморачивайте удивительную головку мыслями о дурных зеленых монстрах – ножки ваши запутаются от тяжелых раздумий: не об арфе и плезирных танцах речь, а – о простолюдном вам не надобно, обожжетесь о сельскую молодежь!

«Тятенька, матушка, объясните мне явления Природы, хочу, ералашная, всё знать! – я во младенчестве приставала к родителям, упрашивала, требовала объяснить явления Природы: почему козочки и коровки испражняются, отчего мужики возле корчмы спят, а не в колыбельке; почему танцовщица хохочет с купцами, показывает им подбъюбочное пространство, а купцы удивляются, охают, ахают, баранами взирают, бодаются – замороченные торгаши в бессмысленном желании передать деньги из рук в ручки. – В чем цель вашей жизни: в пьянке, гулянке, склоках – самоё частое, что я вижу и слышу в доме; верила, что наш домик пряничный, что придёт волшебник и сожрёт дом, а вас, матушка и батюшка отправит на скотобойню, на колбасу!

РасскажИте мне о науке и технике – проказливая я, но иногда – когда ворую самогонный сахар – проявляю практическую сметливость».

Матушка на мои просьбы ругалась, била меня утюжком – небольшой утюжок, семейный, реликвия – по головке, называла меня горгульей и рыдала в пьяном угаре послевоенного – война с орками закончилась – времени.

Батюшка мычал, раскачивался на единственной нашей табуретке, часто падал, но с настойчивостью игумена, снова забирался, опять раскачивался и падал – мистическое в повторениях, у меня даже челюсти сводило от восторга; отец на табуретке заменял мне Академию и театр.

Один раз я театр видела в нашем городке; подглядывала в щелочку в заборе, как девки на сцене пляшут, поднимают ноги выше головы и взвизгивают – весь театр, даже кролик без зубов не появился, а собачки театральные – стяжательницы, с лоханками бродили среди зрителей и собирали деньги на возрождение нации!

В то злополучное воскресенье батюшка упал со стула, взял меня за руку, взглянул в очи мои наивные, речные и с силой растущего хлеба в хриплом голосе произнёс:

«Дщерь моя, Карла! Кругом, шагом ААААРШ!

Шутка!

Ты с ушибленной головкой – пять месяцев назад об эльфа ударилась – мечтаешь всё знать – пытливая сорока на виселице!

Пойдём, я покажу тебе Правду жизни, и нет в той Правде моей Правды и Истины, а моя мечта – забыл я о ней, ищу Истину в вине, а нахожу только свою волосатую ягодицу – так леший за грибами зимой уходит, а возвращается в берлогу с новой женой!»