Страница 74 из 79
Брайтон-Бич лишь посмеивался:
– Милый мой, у нас и история ходит раком. Сначала фарс, а потом трагедия. Я говорю об августе девяносто первого и октябре девяносто третьего. Так что, вполне может быть и конституционный переворот. Что-то вроде диктатуры закона и права. Я, кстати, целиком «за», обеими руками. Только, милый мой, я сейчас жалею за то, что не смогу убедить пилотов развернуть самолет обратно. У вас, дорогой профессор, гранаты случаем не найдется?
– Но вы посмотрите, кто собирается наводить порядок? Эти? Вы видите эти лица? Это же черные полковники!
Репортер исчез, и теперь на экране проносились удивительно знакомые кадры: тело, накрытое простыней, издырявленный БМВ, бегущие цифры тайм-кода в углу, заголовки газет, затем похороны, секунда на лица Тамары и меня с Ромкой, вновь заголовки русских газет и портрет Ярика с подзаголовком: «Ярый работал на ФСБ?»
Сзади молчали.
Ольга не знала Ярика в лицо, но, с другой стороны, буквально, я сидел рядом. Она положила руку на подлокотник, я молча опустил сверху свою. Отжимал и вновь отпускал ее безвольные пальцы, силясь найти тот аккорд, на который бы срезонировали в мозгу прежние логические настройки.
Пока было ясно только одно: почему к московскому рейсу набежало столько корреспондентов. «Вы не боитесь лететь обратно?» – на ломаном русском спрашивал длинный гнутый корреспондент, сам изгиб тела которого представлял знак вопроса, впрочем, весьма риторического. Он приставал и к Ольге, которую я вез в инвалидной коляске, но получил от меня колесом. Круче всех с ним поговорил один толстый мордастый дядька: «Молодой человек, – подтянул он репортера за галстук, – за последние годы я уже дважды отвечал вам на этот вопрос». «О!» – вопросительный знак вдруг стал восклицательным. «И мне, молодой человек, с каждым разом все больше нравится в вас одна и та же черта. Которая делит вашу задницу пополам!» Больше никаких знаков препинания нам не встречалось до самого трапа самолета.
Брат меж тем опять возник на экране, но я сумел разобрать только некоторые слова «... Совместная операция ФСБ и прокуратуры, поддержанная...» Лицо Ярика мне совсем не нравилось.
Картинка сменилась, камера наехала на стоящего на крыше какого-то здания CNN-эшного репортера. Внизу, на Тверской, разворачивалось странное действо – что-то среднее между маршем пустых кастрюль (по улице шагали солдаты и брякали штык-ножами о свои каски у живота) и марш-броском на виднеющийся в конце улицы Кремль. Тонкая цепь ОМОНа, лишь для приличия перекрывавшая улицу, на глазах расступилась и тоже стала стучать, но – дубинками по щитам. Зрелище, достойное первого Рима.
– Карнавал какой-то, – загудел сзади сибирский профессор. – Нельзя же вот так, всех воров взять и арестовать. Или всех сразу посадить! Невозможно будет не нарушить закон, не попрать права человека! Запад немедленно...
– Они их посадят, – сказал Брайтон-Бич. – А если Запад возникнет, они их посадят в десантные «ИЛ-76МД», нацепят парашюты и вымечут над Европой, как икру.
– Вы шутите?
– Америка так же думала о Фиделе, когда он разгружал свои тюрьмы.
– Простите меня, но Россия – не Куба!
– Милый мой, кто бы сомневался! Кубе всегда не хватало более веских доводов в пользу своих людей. Так что, если Россия – ядерная держава, лучше получать от нее все-таки людей, не бомбы.
– Вы циник.
– Возможно. Но это по моей первой профессии, – отрывисто возразил Брайтон-Бич. – По второй и последней я реалист. Я не вижу, что мы, русские, здесь теряем. Напротив. The loser takes all. Проигравший забирает все. Впрочем, их Грэм Грину до нашего Достоевского далеко. К тому же русское покаяние – это не западный комплекс вины. Русский охотно кается, но никогда не раскаивается. Нет, профессор, русские это сделают. И этого я боюсь.
– Но вы же летите...
– Я бизнесмен, я делал на Западе деньги и теперь буду рад их вернуть назад. Простая реинвестиция капитала. Вот увидите, эти полковники очень скоро начнут забывать нас в лицо, но первых из нас, возможно, еще запомнят. Правда, боюсь, я не первый...
На экране как раз появились строчка MANHATTAN CHASE BANK и выше – лицо человека, вероятно, знакомое Брайтон-Бичу. Нам же это лицо не говорило ровным счетом и ничего, хотя и говорило по-русски. Телевизионщики, видно, никак не предполагали, что лицо подложит такую языковую свинью. Смутившийся репортер вновь повторил свой вопрос по-английски, но лицо упрямо отвечало по-русски. CNN оконфузилось: английского перевода пять шестых суши так и не дождались. Взамен показали содом и гоморру на Нью-йоркской фондовой бирже. Индекс Доу-Джонса падал каждый раз, как приходило новое подтверждение из Москвы, что президент России исчез. Бесследно исчез. Пропал. Канул. Испарился прямо из кремлевской больницы.
Сзади заговорили снова. Сибирь жалела президента, Брайтон-Бич иронизировал.
– Но его ведь найдут, его обязательно ведь найдут! – с жаром говорила Сибирь.
– Кого-нибудь да найдут, – отвечал Брайтон-Бич. – Найдут, а потом изберут. Или изберут, а потом найдут.
– Да какие тут могут быть выборы! – восклицала Сибирь.
– Обычные, – отвечал Брайтон-Бич. – Выборы там, куда мы сейчас летим, это тот же вечный русский вопрос, лишь поставленный по-иному: «Кто на них победит, кто в этом будет виноват и что после этого делать?»