Страница 73 из 79
Ольга прочитать не успела. После обеда ей стало плохо, и я отвез ее в приемный покой 1-ой Градской. К вечеру стало известно, что жить ей осталось несколько месяцев. Операция, которая была сделана в областной больнице, не дала результатов.
– Так ты нам поможешь деньгами? Ярик?
Ярополк сидел на старом садовом шезлонге возле камина, не снимая дорогого пальто. Тонкостенная дощатая дачка еще хранила промозглость, не отогрелась, на полу лежал и не таял снег, принесенный вместе с дровами, холод тёк по ногам и лишь только у каминной решетки сменялся неожиданным жаром, подпекающим нам подошвы.
На то, чтобы увидеть брата, ушла половина зимы и потом еще целый день. Из первой машины в каком-то дворе меня посадили в другую, потом завезли на запруженный вещевой рынок и только там засунули в третью, на которой и привезли в какой-то засыпанный снегом, типичный шестисоточный дачный кооператив.
Я не видел Ярика с того дня, как его объявили криминальным авторитетом, убитым контрольным выстрелом в голову. Внешне брат нисколько не изменился. Был хорошо одет, хорошо выбрит, но теперь он больше курил. Сквозь дым он рассматривал подготовленные бумаги, с которыми предстояло везти Ольгу во Франкфурт, в дорогую частную клинику. Фотографию Ольги он изучал особенно долго. Я боялся, что он может сказать что-нибудь нелицеприятное. Мнимая смерть не прибавила ему деликатности. Но то, что он сказал, было больше чем неожиданно.
– Маугли, – сказал он. – Типичная маугли. Посмотри, какие глазищи. Как у лемура.
Так всё и было. Он сказал «типичная маугли» и больше не хотел слушать, как я, задохнувшись, возмущался таким уходом от темы.
– Причем маугли, Ярик, и причем здесь лемур?
– Ты хотел денег, – парировал он невозмутимо.
– Я и сейчас хочу.
– Так деньги или «причем»?
Я попросил у него сигарету.
– Деньги, но и «причем». Деньги и «причем» тоже, – я бросил сигарету в камин.
– Это невозможно, – ответил Ярик. – Не знаю, сможешь ли ты отнесись спокойно…
– Я спокоен.
– Тогда будет лучше, если она умрет. Ты о ней все равно ничего не знаешь.
– Ты много знаешь!
Это вырвалось у меня совершенно непроизвольно, но Ярик тут же вцепился:
– Знаю. И, может, не так уж мало.
После этого мне оставалось лишь слушать. Но Ярик взял паузу, не спеша закурил и посмотрел на меня. Мне казалось, он спрашивает: «Ты понял, что я сказал?» – и видел в моих, что я боюсь понимать.
– Я знаю, – проговорил Ярик вслух, – что некая Ангелина Викторовна Кукушкина поднялась на борт Ту-154 в Шереметьево-2, но в аэропорту Вены так и не спустилась по трапу.
– И что?
– Ничего. Человек вошел в самолет, а из самолета не вышел. Пропал. Пропал в воздухе на высоте десяти километров. Бортовой самописец разгерметизации не зафиксировал. Ты все еще хочешь от меня денег?
Он помолчал.
– Я понимаю, выбор для тебя сложный. Может, даже какую-то из них ты любишь. Или любил. Может, хотел бы на какой-то жениться. Хотя на актрисе я бы не советовал. И будь поспокойней насчет «лемура». Я не думал тебя обидеть. Впрочем, почему бы и не обидеть. Лемурами римляне назывались духов, призраков, тени умерших… Тебе все еще нужны деньги? – повторил он свой прежний вопрос.
Я молчал.
– В принципе, я тебя понимаю, – продолжал Ярик. – Главное, к каждой женщине относиться с презумпцией женщины. Так говорил один капитан, командир британского корабля, во время Второй Мировой, обращаясь к матросам, сходящим на берег. «Помните, джентльмены, даже к самой последней портовой шлюхе следует подходить с презумпцией женщины!» Потом их фрегат бесследно исчез в Адриатике. Наверно, хороший был капитан. К каждой женщине с презумпцией женщины. Но ведь к женщине! К женщине, Слав.
Он подкинул в огонь полено и снова укутал ноги полами пальто.
– Ты, наверно, спросишь причем…
– Понимаю. Я должен спросить «причем», ты ответишь и сэкономишь какие-то деньги. Зачем ввергать в расходы Отечество?
Он резко выпрямился в шезлонге.
– Я что-то не понял.
– Да все ты понял. Деньги!
Ярик встал и открыл дверь в соседнюю комнату. Вошел невыразительный человек.
– Вот, – Ярополк показал ему на меня.
Через девять дней была операция, а через сорок мы уже летели обратно.
Шума в «Боинге» было больше внутри, чем снаружи. На всех телевизорах по всему наполовину пустому, но взбудораженному салону, мелькали почти что хрестоматийные кадры: CNN в режиме нон-стоп вела репортаж из Москвы.
Знакомые улицы, знакомые бэтээры, знакомые линии оцепления, но на этот раз не из беретов-фуражек – из касок, натянутых на ушанки с опущенными ушами. Тут же картинки из жизни: с полдюжины бабушек возле метро, в желтых армейских тулупах, похожие на рыболовов на льду, недвижно сидят перед ящиками с разложенными на них сигаретами и ждут, у кого клюнет первым.
Весь самолет уже знал, что, прилетев в Москву, могут не улететь обратно. Только что передали, что все аэропорты Москвы закрыты на вылет, хотя получасом ранее сообщалось, что отменены только международные рейсы. Сзади двое спорили в голос. Акцент одного был одесский, слегка американизированный. «Брайтон-Бич», подумалось мне. Другой говорил с небольшим акцентом народов Сибири.