Страница 68 из 79
Потом огонь батарей стал стихать. Еще постреливали в таблоидах, а два солидных еженедельника приготовили по статье (но эти гаубицы всегда били с проблемным навесом и всё больше – по площадям), когда я пошел на работу, в журнал. Там многое изменилось. Начать с того, что появилась охрана. Через парадную дверь охранники хорошо видели какого-то инвалида с костылем под правой рукой и с левой рукой на перевязи.
В душе эти парни, я думаю, были на моей стороне. Уверен, они болели за меня всё то время, пока я одолевал самый первый пролет нашей лестницы. И лишь только тогда, когда я поднялся до уровня вахты, эти два лба со стрижеными затылками, в новеньком, еще не обмятом камуфляже, поменяли выражение лиц. Они попросили пропуск. Они были вежливы. Один даже вызвался меня поддержать, пока я искал в карманах служебное удостоверение. Фамилия «Мартынов» сперва для них ничем не откликнулась, но когда я продолжил свое восхожденье вверх по мраморной лестнице и уже любовался нижними юбками скульптурной пастушки, сзади цокнули каблуки армейских ботинок.
– Я извиняюсь…
– Да? – сказал я назад. Развернуться мне как-то не рисковалось.
– Вы это не?.. – спросили мне в спину.
Возле пастушки я перевел дыхание и обернулся.
– Брат. А что?
Охранник еще с две секунду повпивался в мое лицо, потом отвел взгляд и пожал плечами.
– Ничего.
– И я ничего, – я тоже попытался пожать плечами и едва не потерял равновесие. Левый локоть болтнулся, боль через шею ударила в голову. Там что-то мглисто, дымчато всколыхнулось, и вдруг на мгновение просветлело. Я прислонился к пастушке, отпустил костыль и начал тереть свой лоб.
Увиденная картинка не походила в принципе ни на что. Может быть, на какой-то размытый воздушный кокон, лишенный какого-либо значения, совершенно бессмысленный уже в силу того, что я думал увидеть в нем некий смысл...
Охранник участливо набычил на меня голову.
– Вы что-то сказали? – переспросил он.
– Что? – переспросил я, подбирая под мышку костыль, и лишь по моторной памяти языка, по остаточной артикуляции губ осознал, что несколько слов произнес, наверное, вслух. Я не был уверен, но там, в глубине рта, на заднем нёбе, как будто остался какой-то отхаркивающий призвук и будто последнее слово было «Хартима». Бред.
– Мне послышалось, вы что-то сказали.
– Кому? Кому я сказал? Вам сказал?
Охранник вскинул брови и отошел.
Холодна была и Надюша. Я ожидал много возгласов, причитаний или, как минимум, большого человеческого тепла от всегда заботливой и внимательной секретарши Главного, но она лишь сказала:
– Здравствуйте, Ярослав Германович. – И добавила: – Главный занят.
– Надолго? – Я нацелился на диван, где уже сидел один человек, незнакомый.
– Надолго. Рекламодатели. Только начали.
– А Горошина здесь?
– Не знаю. Горохова я не видела. Спросите внизу, в подвале.
– Спасибо, я посмотрю, Надежда...
Отчества я не знал. Она смотрела в окно, на сырые набрызги осеннего непогодья.
Вниз успеется, я подумал. И пока решил карабкаться вверх.
В узеньком, ломаном, вечных сумерек, коридорчике, подводящем к лестнице на второй этаж, в меня влетел наш ответственный секретарь и судорожно прижался к стенке. Он деликатно не стал настаивать, чтобы я оторвал руку от костыля, но спросил, как здоровье.
Одолев чугунную лестницу, я не увидел на втором этаже ничего прежнего и привычного. Большинство дверей были настежь, везде стояли стремянки, лежали груды отделочных материалов, меж них лавировали рабочие в синих спецовках. Тропинка грязных следов уходила по деревянной лестнице еще выше. Значит, и там взялись за ремонт.
То крыло этажа, где раньше был мой кабинет, оказалось уже перестроенным. И здесь всё тоже было чужое. Новое и чужое – потолки, стены, линолеум. Более того, по коридору ходили какие-то незнакомые люди, из-за дверей слышались голоса, смех, громко верещал принтер. Я не сразу нашел свою комнату с эркером.
– Вы к Анджеле? – Передо мной остановилась женщина с чайником. И не дожидаясь ответа, крикнула в дверь, из которой только что вышла: – Анджела! Гуцко, ты слышишь меня? К тебе молодой человек!
– Славка! Ты! Ха-ха-ха! – сразу засмеялась Анджела.
Насколько я помнил ее по разных событиях, она смеялась всегда, когда чего-то боялась. В Чечне она хохотала шизофренически.
– Заходи, заходи, – замахала она рукой, все еще хохоча. – Все твои вещи здесь, я не трогала.
Мой старый рабочий стол с массивной, но очень надежной пишущею машинкой, громоздился по-прежнему возле эркера, но диванчик был вынесен, и теперь его место занимали два новенькие стола. На них стояли компьютеры.
– Это наши, – показала она на них. – А твой где-то здесь, – она указала на большие картонные коробки, стоящие на полу.
Шкаф был тоже еще «моим», вернее, принадлежавшим стенам этого здания. Его, наверное, при ремонте не выкинули только потому, что в Москве перевелись мужики, умеющие рубить топором. Я отжал одну из тяжелых створок. Здесь пока ничего не изменилось. Чашки, кружки, тарелки, чайник, кастрюлька с отбитым боком, рюкзак с постельным бельем. Ниже – всякая всячина и отходы журнального производства: синьки, черновики, отвергнутые статьи, справочники и масса книг, написанных неизвестными авторами.