Страница 42 из 79
Харламов сын, Федя, шагал с бидонами от мостков, у которых лежала моя «резинка».
– Здравствуй, Федя!
– Илюше Василичу! Думал, этова, в этом году уже не заглянешь. А где Дед?
– Он к пчелам пошел. Покурить велел.
– Дак покурим.
Федя отца называл непременно Дедом, хотя самому было под шестьдесят. С отцом они были мало похожи лицом, к тому же Федя брил бороду. Роднили их только лысины, небольшие круглые, теменные. И блестящие, словно их натерли о небо. Только Федя был даже выше Харлама, а потому имел прозвище Федя Маленький.
– Богато, богато! – проговорил Федя, здороваясь с ней за руку. – Богато, этова, гостей привалило. Ишь, косая какая. Косатка.
Последнее относилось к телочке, что стояла уже довольно уверенно, хотя ноги все еще врастопыр.
– Она и есть Косатка, – сказала она. – Это я ее назвала. Первой.
Федя с высоты роста глянул на нее пристально. Но промолчал. Закурил. И сощурившись, опять посмотрел на обоих.
– Чья же такая будет?
– С яхты. Яхта тут проходила, не видел? Большая такая, белая. С названием «Ада».
– Какого ада?
– Имя такое. Женское.
– Не. Я, этова, и такого имени не слыхал.
– Мимо вас должна была проходить…
– Не. Сейчас редко простые ходят. Нищий народ. Одни круизные теплоходы. Из Волгограда какой-то банк проплывал, полреки заблевали. А вот «Ада»?.. Не помню. Была у нас, правда, этова, лодка «Рая», на которой младший Гусенок девок катал. Которые все потопли.
Федя заплевал папиросу. Не бросил, не затоптал, а именно заплевал, держа между указательным и большим. Он всю жизнь проработал заправщиком на полигоне в Капустином Яре, где заправлял ракеты. У нас были общие темы.
– Теленок, я говорю, откуда? – повторил Федя.
Я объяснил.
– Нехорошо, – сказал он.
– Да он умер бы! – возмутилась она.
– Пусть уж так.
Федя поднял вверх голову. Мы тоже. Высоко, в выжженном степном небе, над Волгой, медленно пролетал вертолет.
– Летают, – проговорил Федя. – Говорят, из Ленинска опера прилетали. И Вайсбергер, этова, с ними.
– Вайсбергера я позавчера видел. На катере шел сюда.
– Не про нас. Осетровую яму там ниже нашли.
Ну-ты, ну-ты, подумал я, становится интересно! Вайс и осетровая яма! Вайс, Томочка и осетровая яма! Яма, в которой гниют, разлагаются центнеры вспоротых осетрих…
– Про тебя интересовались, Илюш, – молвил Федя, увидев, что она опять взяла свою соску и опять пошла мучить телочку.
– Про меня?
– Ну.
– А кто?
– Друзья твои, волгоградские. Плыл мимо твоего стана, катер ихний, гляжу. Сами возле палатки ходят. Этот, который толстый…
– Это Вадим.
– Ну. И который, этова, чемпионом был… Мать еще в Каменном Яру живет.
– То, наверно, Олег.
– Ну, наверное. Мать хорошая женщина, в хирургии раньше работала.
– Ты не спрашивал, чего надо?
– Я им тоже, этова, чего надо?
– Ну.
– Спрашивают, ты где?
– Ну.
– А то я знаю, ты где. Знал, то есть, – поправился Федя. И добавил: – Дело сказали есть. Срочное вроде как. Отвезу, если хочешь. Этова.
Все получилось как нельзя хуже. В лагере никого не было, Федя вскоре уплыл. Посидев один у палатки, я пошел в бухту Кариес. Сначала берегом Воложки, а потом через лес.
Лесом, меж высоких толстых деревьев, чьи кроны стелились по небу пологом, идти было очень легко и быстро. Временами я забирал то в одну, но в другую сторону, огибая редкие островки подлеска. И едва не влетел в их женщин. Во всяком случае, в одну. Вторая была на дереве.
Я сразу, конечно, узнал тот долговязый вяз с тем длинным и толстым суком. Где еще тут на острове ты увидишь точно такую же пеньковую снасть, привязанную к такой удочке?
Жена Вадима стояла под деревом и кричала вверх...
– А ты видишь все? Все стадо видишь? Все стадо, говорю? А, может, она отбилась?
– Ее нет, – доносилось сверху, вероятно, с дощечки, прибитой на тонкой вершинке вяза.
Там наверху сидела блондинка. Даже голос был у нее блондинки. А я не люблю блондинок. Не столько блондинок, а тех, которые лишь косят под блондинок, сами по жизни блондинками не являясь. Слишком близко и долго видел рядом с собой такую. С меня хватило. А вот эту блондинку, жену Олега, еще и звали – Карина.
– Посмотри внимательнее, ее точно нет? – кричала с земли Карине жена толстого Вадима, худенькая и высохшая женщина, будто все соки отдавшая своему мужу. – Может быть, мне залезть? Слышишь? Может, мне залезть? Я ее сразу узнаю! Я лезу!
Она взялась за веревку.
– !..
Отпустила веревку.
– А белоухая там? А быка, быка ты не видишь? А ты видишь всех? Нет ли рядом быка?
– ?..
– Быка, говорю, не видишь? Если белоухая там… Думаешь, еще не в охоте? Нет-нет! Больше мы рисковать не будем. У нас есть еще две яйцеклетки. Хватит, слезай. Слезай!
Блондинка Карина слезла. Вместе они направились к лагерю.
Не знаю, почему я не остановил их сразу. Наверно, из-за коров. Из-за быка, опустившего голову и нюхающего не взорвавшуюся гранату…
Женщин я догнал возле бухты, почти у палаток. И по инерции еще шел, когда уже не надо было идти.