Страница 37 из 79
– А с мальчиками? А с мальчиками ты спишь? – она взвизгнула и бросилась вверх, но я все-таки достал ее концом удочки.
– Больно же, ты! – прокричала она, потирая зад, а потом стала отдирать кусок дерна. – Репетитор! Рептилия на репейном масле! Псих!
Она размахнулась и бросила в меня дерном. Тот шлепнулся в воду, обдав меня шлейфом песка. Я сделал шаг вверх. Визг, и она исчезла.
Все-таки, наверное, было за что ее утопить.
Не было только смысла жариться дальше на солнце. По реке прошел катер Каспийской военной флотилии, воды ему не хватало, волна высоко заплескивала на берег.
– Можно я еще посижу?
Она снова замаячила наверху.
– Нет уж, я ухожу.
– Это все осетры? Почему их столько плывет?
– Срываются с самоловов.
– Самоловов? Это что такое?
– Переметы такие, с большими крючками.
– Браконьерские?
– Да.
– Ты обиделся? А я замесила тесто. Ничего, да? Ты покажешь, как спечь пирог?
Я молчал. Она осторожно спустилась вниз и еще осторожней присела рядом на корточки.
– Правда, оно размазалось и какой-то странное. А когда оно будет подниматься, а? Я столько вбухала соды, а тесто все равно не растет. Ты чего молчишь?
– Я думаю.
– А о чем?
– Тебе сколько лет?
– Я скажу. А чего ты опять молчишь?
– Я еще не молчу.
– Я же вижу, молчишь. Ты о чем-то думаешь, да?
– Нет. Только где ты могла взять соду?
– А… а что у тебя было там? – вдруг быстро проговорила она и, не вставая с корточек, отковыляла в сторону.
– Тальк, – устал злиться я. – Для лодки.
– Я потом уже догадалась. Но… ведь второе августа. Разве нет?
– Ну, второе. Купаться, кстати, нельзя. Ильин день.
– Ильин?! – вскочила она.
В институте нашу лабораторию называли Лаборатория-ИФ. Была даже шутка, что название происходит от имени-отчества нашего шефа, которого звали Иосифом Федоровичем. Но шутка годилась только для тоста в его день рождения. Все-таки шефа мы звали немного иначе – И-Эф. Впрочем, в имени-отчестве этого человека тоже был какой-то мистический смысл, потому как именно он, лично он когда-то пробил нашу лабораторию у «Самого». И название тогда расшифровывалось сверхпросто – «интуитивной физика». Это потом, по мере успехов, появлялись расшифровки совсем экзотические, например, «историческая фантастика» или даже английское «if», то бишь, «если».
Если бы не ее день рождения, этой глупости, наверно бы, не случилось. Из-под костра я достал кастрюлю химического стекла, а оттуда фляжку, фотоаппарат и бумажник. И не успел опомниться, как она схватила бумажник, выдернула из него паспорт и отскочила. Что мне меньше всего мне хотелось – это бегать за ней.
– Ты смотри! А ты действительно Илион! – громко удивлялась она из кустов. – Илион Васильевич Чуров. Гм. Надо же, это сколько? Почти сорок. А здесь молодой! И уши! Драли, наверное, почем зря? Ну, конечно. И морда хитрая. Так... зарегистрирован брак с гр. Грабен Е. К. Гм... разведенный? В одном хоть нормальный. Я бы тоже сразу убилась, если бы жила с Грабен Е.К. Дети... Да. Грабен отчиталась. Забирай свою грязную метрику!..
Пока она так скакала, я уже закончил варить плотву с топинамбуром. Когда-то культурно посаженные два клубня теперь превратились в дикие заросли. Зато можно было жить без картошки. Правда, уха была всегда сладковатой.
– А у тебя действительно день рождения? – я медлил откручивать пробку фляжки.
– А тебе жалко?
Выпить она долго не решалась. Держала в одной руке кружку, в другой – закопченный ковшик, в котором обычно я делал чай. Голые пупырчатые колени и плоский живот уже были в саже от ковшика: она им отмахивалась от мух.
– Твое здоровье, биолог, – поторопил я ее. – За промежуточное звено между обезьяной и человеком!
Наконец, она выпила, очень даже смело, но нашла спирт «ужасно горьким», а, разделывая плотвичек, увешалась рыбьими косточками. После второй она засмеялась, после третьей – побежала купаться. Проще сказать, скатилась с обрыва вниз. Туча брызг, фырк-фырк, и она поплыла. Каким-то веселым собачьим брассом, все дальше и дальше от берега.
Вспомнив всех дьяволов и чертей, я догнал ее уже на стремнине. Течение, не задерживаемое больше корягами, неслось паровозом. Нас уже отнесло много ниже стоянки, волна здесь гуляла вольно, заплескивала в лицо, а течение тащило к фарватеру. Кто первым начал захлебываться, того я не помню, но к Коровьему пляжу мы выгребли в две руки и стукаясь под водой ногами, а потом еще долго лежали на песке.
Она пахла рекой. Так пахнет рекой лишь беззубка, желто-зеленая и волнистая, твердая и волнистая – когда вскрываешь ей створки. Так в узкой и черной, мягко-мохнатой щелке, в тайной перламутровой глубине, еще нервно шевелится ее ножка, то высовываясь, то испуганно уползая внутрь и выталкивая наружу слизь, первую томную слизь, что лишь только усиливает запах реки…
– Чуров, – сказала она. – А давай еще раз, сначала, будто ничего не было.
– Чего?
– Ну, совсем с ничего, с нуля?
– С нуля? – удивился я. – Если бы знать, что такое нуль.
– Господи, – вздохнула она и уснула.
То-то и оно. Господи.
Если Лаборатория-ИФ занималась еще и тем, чем весь институт – разработкой, доводкой и испытаниями ракетных систем, то лишь потому, что И-Эф занимался ракетами еще с давних, доистерических, как смеялся, времен. Впрочем, сам И-Эф никогда не раскрывал своих карт, и тем более, не разъяснял своих отношений с большим руководством. Но слухами земля полнится, а особенно, такие ее ипостаси как коридоры и туалеты, а оттуда нам доносилось, что И-Эф был в большом фаворе у «Самого», но с его преемником, «Этим», понимания не достиг, (за что в конечном итоге и поплатился, ибо «Этот» прекратил финансировать лабораторию и проект).