Страница 33 из 79
– Нет, – сказал Вайс, сощурившись на теперь уж далекий парус. – Впервые вижу. Сам думаю, вот пижоны. Нашли где ходить под парусом. Не водохранилище. Надо кивнуть ребятам. Пусть проверят, что за лебедь такая.
Но взгляд его не задержался на парусе и снова перескочил на самый верх осыпи, где только что скрылась убегающая фигурка.
– Ничего, моя Тома тоже брыкучая. Правда, Том? – он весело хохотнул, но потом все же посочувствовал. – Из Москвы такую привез?
– Здесь нашел.
– Ну?!
– Приплывает один, говорит, дай камень, девку утопить надо. Я ему, камня нет, но могу взять так.
Вайс бурно захохотал:
– И взял?
– Взял.
– Слышишь, Томочка?
Продолжая всхохатывать, он запустил мотор и, крикнув, что в субботу заскочит, мол, надо поговорить, сделал ручкой и отвалил от берега. Вскоре весь катер скрылся за большим белым буруном, потом пропал и бурун. Начинало темнеть.
3
Бухта Кариес лежала под нами как черная полукруглая пропасть, в которую упирался идущий сверху фарватер. Прямо по судовому ходу мигали чьи-то топовые огни: вверху белый, а под ним красный – вверх по Волге буксир толкал баржу.
Здешний лагерь был обустроен вполне по-домашнему и весьма основательно. Стол и скамейки были врыты прочно и не шатались; места для палаток обозначены были ровными канавками, от них уходил длинный сток к обрыву, из земли торчали аккуратные колышки для растяжек; над кострищем стояли вбитые в землю две толстых рогулины с перекладиной через них – вполне надежный таган; тут же были расставлены чурки, а дрова были сложены в небольшую поленницу. Вся поляна была чисто прибрана, имелась яма для мусора. Из ямы даже не пахло. Я выломал палку и выудил оттуда пару консервных банок, ощупал – высокие и рифленые, вскрытые гладко, без всяких зазубрин, даже крышки отогнуты под одним и тем же углом. Ни грязи и гнили. Куда же они выбрасывают очистки? Не бросают же под обрыв, как я.
Волгоградцы поленились только в одном – не стали рыть свой собственный погреб, а расширили старый, мой. Зато перекрытие сделали из настоящих досок. Правда, на их-то семейном катере запросто привезти хоть шкаф.
Под досками я нашел то, что думал найти. У меня самого есть такая же, закрепленная уроками жизни привычка – рассовывать во все сухие места завернутые в целлофан спички – подобно белке, рассовывающей повсюду орешки. И ей же подобно забывать о своих прятках, находить лишь на следующий год, а то и не находить совсем. Правда, здесь в целлофане нашлась зажигалка. Но кроме старой спортивной куртки и куска лодочного брезента в погребе не было ничего.
Я попробовал разрывать песок то в одном углу погреба, то в другом, но везде расцарапывал твердый грунт. Тайник где-то был, его не могло не быть. Но верно и то, что настоящий тайник даже днем никто не должен найти.
Покуда я просто разжег костер, принес брезент, куртку и предложил лечь. Она поотнекивалась, но эти последние два часа, с их кошмарными переходами – из истерики в слезы и назад – разумеется, не прошли зря. Я, конечно, ее щадил. Но хватило и сказанного.
– Нет-нет, я давно сплю, – приговаривала она, залезая в куртку и клубком ложась на брезент. – Я же сплю. Сплю-сплю. Нет, я сплю. Сплю-сплю-сплюс-п. П.
И уснула. Я накрыл ее отворотом брезента и на ощупь спустился к воде. В душе немного надеялся, что волгоградцы что-то забудут. Но эти, организованные, разве могут что-то забыть? Пусто. Белел лишь выброшенный на берег осетр. Я не верил, что они захотят разводить опарышей на прикорм и пошел столкнуть его в воду, но запнулся ногой за банку. Понюхал – из-под червей. Повертел в руках и хотел уже запустить в воду...
Тайник оказался в той же самой мусорной яме под этими самыми банками. Яма оказалась с двойным дном. Это было хитро придумано: банки лишь прикрывали кусок дюраля, а под ним обнаружился ящик, армейский ящик из-под снарядов. Внутри был мешок. Одним рывком я добросил его до костра и высыпал содержимое. Тут было все: котел, чайник, сковорода, ножки-вилки-кружки, кухонный нож, консервный, шампура, сухой спирт, соль, заварка, снова спички, погрызенное мыло (местные мыши наркоманы по мылу), банки-баночки с чем-то сыпучим и две банки тушенки.
Через час я ее разбудил. Поначалу она отмахивалась, но потом принялась понемногу есть и ела, не открывая глаз.
После полуночи стал подниматься ветер. На небе влажно тряслись большие зыбкие звезды. Раньше я много смотрел на звезды. Часто бывало, что днем, в самую жару я досыта высыпался, а ночью спускался на берег, сидел, ждал утра и смотрел в будущее. Я всегда смотрю в будущее, когда слишком давят воспоминания. В будущем мне хотелось поймать сома с такой большой головой, чтобы в рот помещался сапог. Композиция задумывалась давно: сом стаскивает кричащего рыбака в воду. Как крокодил. Но сом-крокодил по прежнему ходил в глубине, а вверху, по дуге, мерно плыли влажные зыбкие звезды. Я догадывался, во что они завтра выльются. А пока благо было то, что поднялся ветер, он сдувал комаров, и можно было поспать.
Жизнь на острове состоит лишь из двух частей – утренней и вечерней зорь.
В четыре часа я вскочил и начал щупать пепел костра, отыскивая в нем уголек. Нашел только две хорошо отожженные небольшие пружинки, хитроумно между собою сцепленные. Я потянул их, и они легко растянулись в длинные мягкие проволочки. Машинально смотал и сунул в карман – в хозяйстве всегда пригодится.
К тому времени, как она проснулась, я уже обследовал всю поляну, окрестности бухты и даже сходил в глубь леса, уцепившись за еле видимую тропинку.
В какой-то мере я считал этот остров своим. У кого-то есть дом, квартира, дача, у меня – остров. Та же недвижимость. Если остров и двигался, то лишь подмываясь с одной стороны и намываясь с другой. Все прочее в моей жизни не только легко сдвигалось, но и быстро перемещалось – со скоростью автотранспортного потока – носильные вещи, рыболовные снасти, лодка, компьютер и килограмм четыреста книг. С квартиры на квартиру, с улицы на улицу, из района в район. Тротуары, лифты, этажи.