Дочь русалки

– Вы хоть что-нибудь помните?.. – несколько раз я пытался ее расспросить, но она только удивленно поднимала свои маленькие коричневые глаза с графитовым зрачками и большими перламутровыми белками. Глядеть в них было не по себе.

Солнце скатилось далеко вглубь Калмыкии и, стелясь по степи, освещало высокую песчаную осыпь, над которой качались сосны. Мы уже были близко к северной оконечности острова. Пляж закончился, впереди шла песчаная осыпь, а за ней – глинистый обрыв, практически неприступный из-за огромных, неровных, развалившихся на части террас. Надо было подниматься наверх прямо здесь, по осыпи.

Мы поднялись примерно до половины и сели, переводя дыхания. Потом локтями сделали «подлокотники», и устроились не хуже чем в креслах, греясь и глядя на красный закат, как в камин.

В такие минуты хорошо созерцать. Как всякий рыбак созерцать я люблю и умею. Созерцание – это думанье без оформления мыслей. И уже поэтому созерцание хорошо. Потому что глубоких мыслей никогда не бывает много. Например, что суть мы, что есть Бог и за что на фиг это все?..

Белый лоскуток паруса вышел из-за южного мыса, нет, он попросту отделился, белый от белого пляжа. Заметила его и она, но не сразу – когда под парусом обозначилась горизонтальная линия корпуса, а сам парус разделился по вертикали на грот и стаксель.

До этого она без умолку говорила.  Молчание разорвалось между нами, как бомба.

Она нырнула головою вперед и съехала вниз по осыпи на четвереньках. Потом она идиотски долго что-то кричала, махала руками, несколько раз порывалась плыть, но не знала, что тут уже глубоко, и на первых шагах уходила под воду с головой, захлебывалась от неожиданности, однако, выгребала обратно.

Яхта продолжала уходить под противоположный берег. Маневр был совершенно неясен, и хотя я не разбираюсь в ветрах и галсах, но разбираться, как оказалось, особой нужды и не было. Черная точка, заходящая в Старую Волгу с невидимого отсюда фарватера, породила гудящий звук, сначала глухой, а потом все более и более резкий – на фоне полного беззвучия яхты.

Катер шел между нами, между яхтой и берегом на полном ходу, оставляя за обрезом кормы горбатый пенный бурун. Катер рыбоохраны. Катер Вайса. Вайсбергера. Говорили, что этот катер подарили рыбоохране их спонсоры-турки. Врут. Турки подарили бы вертолет.

Вайс смотрел строго перед собой и не смотрел на берег. Опытный рыбинпектор никогда не смотрит на то, что не хочет видеть. Тем более что Вайсбергер был не один. С ним была его будущая жена. Я давно уже сбился, сколько у него «будущих жен», но, кажется, пока не было ни одной прошлой – что в его возрасте как бы и не солидно. Он сам это чувствовал. Во всяком случае, иногда он приплывал лишь затем, чтобы обсудить новую кандидатку. Вайсбергер всегда привозил с собой свою личную норму, «бутылку с чекушкой», и, сколько бы ни выпивал я, он всегда доходил до нужной ему кондиции, после чего исповедовался со страстью, с какой самой благочестивый католик исповедуется своему духовнику, самый политкорректный американец – своему психоаналитику и каждый второй командированный русский – всему плацкартному вагону. Себя он считал очень русским и любил намекать, что самые хорошие русские получаются из чистых немцев или евреев по отцу. Естественно, я его считал по отцу евреем. Мстя, он сомневался в каждом моем подлещике или окуньке; сазанов же, считал, я скупаю у местных за огромные московские деньги. Впрочем, сам он за эти несколько лет не поймал еще ни одного браконьера. Вайс был уже достаточно опытным рыбинспектором…

Не опытною была его нынешняя будущая жена. Она ткнула его в плечо и показала на девушку у края воды. Вайс сделал вид, что увидел меня только-только, и нехотя убрал газ. Катер тут же уткнулся носом в речную гладь, отпуская волну вперед. Потом заложил дугу.

– Илья, приветствую! И давно прибыл? – прокричал он, когда катер подошел ближе.

– С неделю, больше.

– Решил поменять стоянку? – рыбинспектор достал сигареты и предложил своей даме закурить. – Будешь стоять теперь здесь? – закурил сам.

– Нет. Экскурсия.

– Ну-ну. А это Тома, моя будущая жена, – сказал он о своей спутнице. – А это Илья, наша местно-приезжая достопримечательность… 

Как всегда, он стал меня представлять, изощряясь в глупостях и неправде. После этого показал глазами на девушку, которая теперь ползла вверх по осыпи и по-прежнему не видела ничего, кроме уходящей за остров яхты.

– На заре ты ее не лови, – совершено не к месту произнес он дежурное «здравствуйте» рыбаков.

–Ты куда? К дебаркадеру, нет?

Вайс замялся. Значит, не к дебаркадеру. Значит, опять на соседний остров, к Харламу, глухонемому пасечнику, который отличался еще удивительной слепотой. Если покупать его мед по цене, в пять раз превышающей даже самую дикую рыночную, пусть всего майонезную банку, то сослепу он мог сунуть и какой-нибудь лишний пакетик. Или мог показать тропинку, что вела к «рыбацкому домику». Там заправляли его «внучки». Один такой из «внучков» ко мне уже приплывал и настойчиво предлагал выращивать коноплю, только я отшутился, что коровы «колхозников» не позволят этого сделать. Внук растопырил пальцы и объяснил, что с коровами они договорятся, а перед «колхозниками» упадут на колени. Так, мол, тем и другим передай. Подумав, я передал Харламу. Внук больше не появлялся, и остров не был осквернен земледелием.

– Ладно, не напрягайся, – сказал я Вайсбергеру, – Думал, если мимо плывешь…

– Может, позвонить кому надо? – быстро предложил Вайс. – Так я позвоню, или надо письмо передать?