Страница 3 из 79
На курс их набрали более двухсот человек, и целых три месяца они практически ничем не занимались, а только строевой и политической подготовкой. Но каждый понедельник весь курс выстраивали на плацу и выкрикивали с десяток фамилий. Те, кого выкрикнули, должны были немедленно идти в канцелярию и забирать документы; эти курсанты возвращались назад, в свои части. Все остальные, конечно, догадывались, что их проверяют, но конкретно никто ничего не знал. И лишь когда из двухсот осталось восемнадцать человек, лишь тогда им сказали, что они будут учиться на шифровальщиков.Вот тут фотография, где они снялись всем курсом; отец второй справа в верхнем ряду.
Позднее я нередко спрашивал его: "А как тебе удалось такую серьёзную проверку пройти, когда один твой брат пропал без вести, а второй был в плену?" Отец в таких случаях отвечал коротко: "Советская власть умеет доверять людям". Но потом я узнал чуть больше. Да, один его брат, мой дядя, пропал без вести в сором первом году под Москвой. Да, второй его брат попадал в плен, но был освобождён и снова воевал. Уже после войны его вызвали в военкомат, выдали папку с личным делом и направили в фильтрационный лагерь в Мордовию. Там он выучился на шофёра, работал, оттуда он приезжал в отпуск, женился и уехал обратно уже с женой. Зато третий брат успешно прошёл всю войну. Сначала был особистом в полку, затем его перевели в управление военной контрразведки "СМЕРШ", а закончил он службу военным прокурором.
В Ростове отец проучился неполных четыре года. После училища его направили на Балтийский флот и дали три дня отпуска, чтобы он мог заехать домой, повидать родителей. В эти три дня он женился.
В окошки,
в двери,
в щель войдя,
валилась солнца масса,
ввалилась;
дух переведя,
заговорило басом:
На этом месте отец начинал читать страшным басом и пугающе выкатывать на меня свои и без того большие глаза. Я сразу чувствовал себя поэтом и едва не бежал на кухню за вареньем, потому что:
«Гоню обратно я огни
впервые с сотворенья.
Ты звал меня?
Чаи гони,
гони, поэт, варенье!»
Историю их женитьбы я знаю со слов матери, но её ещё не время рассказывать. Скажу только, что в город Балтийск (бывший Пиллау) мать впустили не сразу. Ей пришлось долго ждать на КПП, пока отец не съездит в штаб флота, чтобы представиться и получить пропуск на жену. Всё это время мать сидела на чемодане и плакала, а рядом ходили матросики и успокаивали её: "Да ладно тебе, не плачь, не ты первая. Таких, как ты, деревенских дурочек тут было и не пересчитать. Вот тоже посидят на чемоданчике, посидят, поплачут-поплачут да и домой, к маменьке. И ты езжай. Не придёт он". Но мать всё-таки дождалась, и отец пришёл.
Слеза из глаз у самого —
жара с ума сводила,
но я ему —
на самовар:
«Ну что ж,
садись, светило!»
В Балтийске отец никогда не садился на гауптвахту. На улице он часто пил газировку, а в ресторанах — шампанское. И даже если он там довольно сильно перебирал, по-гусарски, то домой всегда возвращался по-флотски. Однако какой бы шаткой походка его ни была, патруль его никогда не забирал. Мать была этим довольна и недовольна. Недовольна она была тем видом, в котором отца доставляли домой, хотя бы и комендантской машине, и разумеется, она не переставала такому вниманию удивляться; она же видела, как строго поступают с другими офицерами. Она удивлялась до тех пор, пока отец под большим секретом не признался, что на самом-то деле он не штурман, а шифровальщик. А шифровальщиков, как должно было быть известно даже самой последней и самой глупенькой деревенской девчонке, на гауптвахту не сажают. После этого мать, тогда уже беременная моей сестрой, принялась делать всё, чтобы прекратить эти ресторанные кутежи. Всех закадычных друзей отца она постепенно переманила к себе домой, где стала им предлагать свои длинные сытные песенные деревенские застолья. Отец с неохотой подчинился, однако с тех пор дома никогда не закусывал, потому что от одного кавторанга по фамилии Агеев научился выливать в себя водку всей бутылкой. Агееву уже не позволяло здоровье, и он только крякал.
Чёрт дёрнул дерзости мои
орать ему, —
сконфужен,
я сел на уголок скамьи,
боюсь — не вышло б хуже!
Хотя вообще-то у матери и отца жизнь складывалась как нельзя лучше. От штаба им выделили половину весьма приличного немецкого особнячка, со всей мебелью и всем необходимым для жизни. Под окнами особняка мать тут же разбила огород, на котором выращивала картошку, капусту, огурцы, помидоры и репу (варёную репу с её сладким металлическим вкусом отец обожал всю жизнь, несмотря даже на её "русский дух"; но тут правда и то, что русского духа в Восточной Пруссии тогда ещё было мало). Конечно, мать могла и не сажать огорода. Она вообще могла не работать – впервые в своей короткой жизни и во всей истории своего рода – вот только жить просто так, жить ради того, чтобы просто жить, тогда ещё никто не умел. И мать стала вышивать. Она вышила себе a posteriori приданое и столько ещё всего, что до сих пор ей хватает на жизнь и хватит ещё на два поколения вперёд.