Страница 15 из 79
Поездка на Пушкинские дни в Михайловское в тот год сразу не заладилась. Ещё четвёртого числа пошёл дождь и лил два дня: пятого и шестого. В нашу делегацию, как на грех, входили одни только очень немолодые поэты, и все какие-то будто с юности ещё осознавшие своё творческое бессилие перед лицом великого Пушкина. Стихи звучали пресно и вяло, словно тоже пропитанные дождевой влагой. Но одно стихотворение мне запомнилось. Автор писал о том, что недавно он побывал в усадьбе Натали Гончаровой, где сейчас тоже был музей, так что стихи служили приветом от одной усадьбы другой. После выступления я попросил у поэта эти стихи-привет, но все свои книжки он уже раздарил, и мне досталась лишь распечатка. Почему-то не люблю, когда при компьютерном наборе пропускают пробелы после знаков препинания типа точки, запятой, двоеточия и так далее. Не люблю и всё. И ещё не люблю, когда вместо «хомо сапиенс» пишут «гомо сапиенс». Вероятно, всё это были мои придирки, но когда появилась возможность ещё до банкета вернуться домой, я уже не раздумывал.
Хозяйкой машины оказалась моя добрая знакомая, бывшая поэтесса, а сейчас критикесса и литературовед, с которой мы одно время даже пробовали жить вместе. У неё было необычное имя Айна, данное ей родителями, когда те были ещё молодыми геологами на Сахалине. Правда, она почему-то своего имени стеснялась и просила называть её Аней. Я же сакрально называл её Тайной. Тот был ещё романтик!
Айна была старше меня на четыре года и считала, что это даёт ей право некоторого старшинства надо мной. Как критику, ей тогда было это важно. Взамен она значительно расширила горизонт моих знаний, тогда весьма неглубоких. Именно благодаря ей я открыл для себя тайны гороскопа, точнее, начал признавать некоторую справедливость тех черт характера, которыми наделяет человека его знак зодиака.
По гороскопу Айна была козерог, и внешнее ценила больше внутреннего. Это совершенно не вписывалось в канву её фундаментального филологического образования, но в жизни проявлялось заметно. Подходя к своему дому, стоявшего пусть и в центре, но очень близко от метро, она искренне возмущалась, когда у подъезда валялись бумажки, и никогда не ленилась поднять лишний фантик и перенести его в урну. Мусор возле подъезда причинял ей почти физические страдания. При этом в квартире нельзя было ступить шагу, чтобы за что-то не запнуться. По всей квартире громоздились горы коробок для обуви и для шляп, лежали кучи одежды, никогда не влезавшей в шкафы, и подпирали потолок фантастические колонны из книг, так никогда и никем не читанных. (Ещё одно «никогда и никем» касалось пылесоса, хобот которого выглядывал из-под книг, но сам аппарат так и не был откопан). Этот бардак не раздражал меня только поначалу, но потом мне случилось прочитать «Завтрак у Тиффани», и ореол уникальности вокруг моей подруги померк. Каждодневное чудо, каким была Айна, меня больше не умиляло. Да, женщина так умеет. Умеет вот так легко вылетать из своего первородного хаоса и первобытного беспорядка, из которого, мне казалось, даже гусеница не выберется живой… но вот нет! — каждое утро она вылетает в окружающий мир удивительно новой, удивительно яркой бабочкой, словно её наряжали и причёсывали, и вообще всячески прихорашивали перед вылетом сразу десять французских горничных и все с высшим художественным образованием.
В Михайловском Айна оказалась по своим университетским делам и закончила их с той же скоростью, с какой всегда ездила на машине. За прошедшие годы её машина тоже не изменилась. Снаружи выглядела роскошно, намакияженной и ухоженной, но внутри салон был засыпан мешаниной из туфель (с каблуками и без), журналов (в целлофане и без), сломанных зонтиков, пакетов, стаканчиков, бумажек, квитанций, счетов и обёрток. Вероятно, всё это «беспорядство» (её собственное слово) в конце концов и добило в Айне способность писать стихи, но как литературовед она ещё оставалась сильна. Недавно написала статью, что Пушкин живёт в каждом русском человеке, и, собственно, все мы сейчас немножечко пушкины. Статья имела учёное название, но я как-то дал ей своё, попроще — «Тайна Пушкина», о чём и написал в Живом Журнале довольно критически. Айна обиделась, и я тоже чувствовал себя виноватым, что раскрыл её/наше сакральное имя. В Михайловском мы помирились.
Едва мы успели выехать за пределы Пушкиногорья, как дождь прекратился, а ещё через несколько километров выглянуло солнце, и асфальт начал подсыхать. Это всё потому, что вместо того, чтобы ехать в Москву, направлением на восток, куда продолжал уходить циклон, мы помчались на север-запад, к Пскову. Потому что в последний момент Айне срочно потребовалось заехать в Псков, да и мне вдруг подумалось, что через несколько дней всё равно ехать в Петербург, и я уже размышлял, а не махнуть ли туда сразу и из Пскова.
Правда, в тот день я искренне пожалел, что сел к Айне машину. Её манера вождения меня всегда раздражала, но я верил, что это уже прошло.
Когда-то, смеясь, Айна называла меня The Girl-Catcher in the Rye, который спасал над пропастью во ржи якобы только женщин. Не знаю. Но знаю, что женщина, с которой ты жил, никогда не станет тебе полностью чужой, и если у неё возникают проблемы, твой старый инстинкт всё равно заставляет тебя ей помочь. Видимо, таких женщин вообще невозможно оторвать от себя до конца. Иногда тебя даже преследует досужая мысль: а сколько их придёт на твои похороны? И не просто на похороны, а количественно. Сколько их будет в церкви и сколько потом доберётся до кладбища, и сколько потом поедет на поминки? В конце концов, с каждой у тебя был период, когда вам было хорошо вместе. Ты бы и сам, наверное, проводил их всех, только женщины живут дольше, и поэтому, если такая игра и состоится, она будет вестись в одни ворота. Или не вестись вообще. Это я говорю потому, что иногда от воспоминаний о некоторых своих бывших возлюбленных мне хотелось пойти на войну и пропасть там без вести.