Горгона

Загадка же дяди Мартина заключалась еще и в том, что, уже давно окончив Университет по специальности «математика» и не просто окончив, а опубликовав сразу же после этого несколько превосходных статей (блистательное начало, сказал как-то отец, пророчили нашему Мартыну большое будущее), работал он, тем не менее, не в математическом институте, как следовало ожидать, и даже не в закрытой военной конторе, которые под незаметными вывесками заполоняли собой весь город, а в обычной проектно-конструкторской организации, занимающейся гидростроительством, то есть тоже в конторе, конечно, и тоже, разумеется, засекреченной (что у нас не засекречено? – возмущался отец, дворники и те скоро будут иметь допуск), и при этом даже не в каком-нибудь проектном подразделении, а – всего лишь заведующим крохотной технической библиотекой. (Похоронил себя человек, что тут сделаешь?).

Это и в самом деле была загадка. По рассказам отца Вика знала, что дяде Мартину много раз предлагали взять самостоятельную конструкторскую разработку, занять, например, должность старшего инженера и даже, представьте, заведующего отдельным сектором, – это при том, что кандидатскую диссертацию он так и не защитил, – и каждый раз дядя Мартин вежливо, но бесповоротно отказывался. Объяснял, что не чувствует в себе склонности к работе проектировщика. Лучше уж я тут, извините, тихо, в библиотеке. Не хочется выглядеть, извините, самонадеянным идиотом. С другой стороны, опять же по рассказам отца, конструкторы их КБ, особенно молодые и нетерпеливые, напоровшись при проектировании на какую-нибудь неразрешимую трудность, обращались со своими проблемами именно к Мартыну Ивановичу (Мартину Иоганновичу, если уж быть точным, замечал ядовито отец. Вике иногда казалось, что он чуть-чуть ревновал), и дядя Мартин обычно, глянув на принесенные чертежи, отвечал, что ничего трудного на самом деле здесь нет, это вы сами справитесь (молодой конструктор уходил опечаленный), или скоренько подчеркивал карандашом две-три малозаметных ошибки (внимательнее надо быть, молодой человек), но иногда, рассказывали, случались и такие моменты, когда глаза его неожиданно и заинтересованно вспыхивали, он брал трубку, откидывался на спинку вертящегося стула, согласно легендам, две-три минуты молча смотрел в потолок – прерывать его в это время считалось невежливым – а потом быстро и как-то легко набрасывал техническое решение. Причем, часто такое, которое можно было немедленно оформлять в виде изобретения. Проситель уходил потрясенный. Светлая голова, вздыхал отец в таких случаях. Многого мог бы добиться, если бы не его загибы…

В чем состояли эти загибы, Вика не совсем понимала. Однажды она прямо спросила дядю Мартина, почему он отказывается от всяких заманчивых предложений. Неужели ему действительно нравится дышать пылью в библиотеке? И дядя Мартин, печально на нее посмотрев, объяснил, что ему требуются не столько должность или самостоятельная разработка, сколько свободное время. Время, утенок, это самое ценное, что у человека есть. Когда-нибудь ты это поймешь.

– И чем ты занимаешься в свое свободное время? – спросила Вика.

– Я ищу одну вещь, – сказал дядя Мартин.

– Какую?

– Нечто вроде философского камня. Ты слышала о философском камне, утенок?

– Он превращает металл в золото, – подумав, сказала Вика.

– Не только это. У него есть и много других, гораздо более ценных качеств. Что – золото? Презренный металл. Золото в данном случае – это далеко не самое интересное. Просто человечество в течение тысячелетий ставило его на первое место в своих целях, вот и получилось, что это весьма частное свойство заслонило собой все остальное.

– А что же дороже золота? – спросила Вика.

– Знание, – терпеливо объяснил дядя Мартин. – Знание о том, как сделать золото, дороже его самого. Сколько бы золота ты в своем распоряжении не имел, оно все равно рано или поздно кончится. Нет пределов желаниям человека. Но если ты знаешь, как его можно добыть, перед тобой открываются просто неисчерпаемые возможности…

– Но ведь философского камня не существует, – припоминая, заметила Вика. – В учебнике по истории сказано, что – эта гипотеза оказалась ложной. Ее поддерживали всякие там шарлатаны, чтобы выманивать у людей деньги. Ну, там, разные алхимики, колдуны, астрологи…

Дядя Мартин опять печально вздохнул.

– Если бы это было так просто, утенок. Не каждый, кто ищет философский камень, обязательно – шарлатан. Иногда человек может, например, искренне заблуждаться. Искренне заблуждающегося человека нельзя ведь назвать шарлатаном? Кроме того, отдельным ученым, по-видимому, удалось его обнаружить. Скажем, Альберту Великому или знаменитому Бен-Бецалелю. Некоторые сведения на этот счет в литературе имеются.

– Почему же тогда мы ничего о нем не слыхали? – спросила Вика.

– А вот это действительно – одна из самых больших загадок, – сказал дядя Мартин. – Вероятно, «камень» оказался не таким, каким они его себе представляли…

– А каким? – блестя глазами, спросила Вика.

И дядя Мартин вздохнул в третий раз:

– Это я и сам хотел бы знать, утенок…

Некоторое время Вика думала над его словами. Философский камень представлялся ей в виде мутно-зеленого, точно фосфор, слегка обжигающего обмылка. Коснешься какого-нибудь предмета тусклым его свечением, и предмет на глазах желтеет, превращаясь в натуральное золото. Или не превращается, зато, как под рентгеном, становится видна скрытая суть вещей.

Это, впрочем, ее не слишком интересовало. Жизнь и без того была полна волнующими чудесами: шелестели как-то по особенному тополя на набережных, неправдоподобно желтый закат, охватывающий половину неба, вырезал, будто из картона, пальчатый городской профиль – шпили, башенки, трубы, сквозные балкончики; темным жидким стеклом лежала вода в каналах, изламывались силуэты в бокале освещенного эркера, хранила чугунный покой ограда в два человеческих роста, синие прозрачные сумерки раздвигали реальность, зажигалась звезда, сквозила дремотная оторопь спрятанного среди домов сада, и иногда Вике казалось, что если в такой момент особым образом замереть и прислушаться, то доносится сквозь деревья серебряная тихая музыка – ударяют молоточки по клавишам, вздрагивает и открывается занавес, будто куклы разыгрывают представление в открытой шкатулке. Все тогда казалось доступным и осуществимым. Все – волшебно легким и предвещающим заманчивые открытия. Все вокруг полно было увлекательного и внятного смысла, и предчувствие этого смысла уже обволакивало реальность. А потом наступало жаркое летнее время, и необыкновенная сизая пыль закручивалась над мостовыми. Блистали стекла. Зеленоватый зной стоял во дворах. Философский камень оборачивался куском легкой пемзы. Дядя Мартин был одним из тех многочисленных чудаков, что, скрипя огромными башмаками, бродят по улицам Петербурга. Вике он был привычен, как коты в сапогах, феи и длиннобородые маги. Звучало странное заклинание: Экс!.. Кекс!.. Бре-ке-кекс!.. – В конце концов, из этого вырастаешь. И она действительно выросла, неожиданно для себя самой став почти вровень с матерью. Этакая дылда – на целых полголовы выше других девчонок. В классе ее даже пересадили на заднюю парту. – Заслоняешь, Савицкая… – склонив очки, строго объяснила Роза Георгиевна. – Не вижу, что делается у тебя за спиной.

Глупо хохотнул Витька, за что немедленно получил увесистый подзатыльник, захихикала Алечка, правда, тут же умолкнув, когда Вика в ярости обернулась, Рюша поднял плоские брови, да так и застыл, что-то обдумывая. Больше никто не пикнул. Роза Георгиевна предостерегающе подняла указку. Тем не менее, Вика чувствовала себя дура дурой. Она сильно стеснялась, стоя на перемене среди подруг. – Каланча… – пищала всякая мелкота, скользя в тапочках по паркету. Каланча, – читалось во взглядах девчонок из соседнего класса. Каланча – наверное, считала и она сама. Было обидно, но не станешь же связываться с плаксивыми недомерками. Приходилось старательно делать вид, что ничего такого не замечаешь. Впрочем, прозвище «каланча» за ней, счастью, не закрепились. Все переживания по поводу роста были, оказывается, вообще излишни. За весенние месяцы также стремительно вымахала и сама Алечка. А затем очень быстро тронулись в рост Шизоид и Менингит. Эта дикая парочка второгодников, еле-еле переползающих из класса в класс. А уже в апреле, как будто прогретая солнцем, потянулась за ними чуть ли не половина Викиного окружения. Причем, некоторые даже слегка обогнали ее, не затормозив вовремя, а совсем недавно еще похохатывавший над ней злорадный Витька превратился к маю в долговязого, весьма нескладного парня, который при входе в класс обязательно задевал макушкой притолоку дверей. Девочки уже поглядывали на него как-то особенно: быстрый просверк зрачков, а затем веки – медленно опускаются. Больше всех, разумеется, липла Алечка, повелительно и жеманно тянувшая при каждом удобном случае: Витенька, у тебя не найдется карандаша-а-а?.. Витенька, у меня тут что-то замок на портфеле не открыва-а-ается… – А этот идиот, конечно, и рад стараться.