Горгона

Кажется, кто-то еще – Виталик? – барахтался за боковинкой дивана.

Этого уже было не разобрать.

На подламывающихся ногах Вика слетела с четвертого этажа по лестнице и опомнилась лишь тогда, когда бухнула дернутая тугой пружиной дверь в парадную.

Она не могла отдышаться.

Никто ее не преследовал.

Бронзой сиял в небе шпиль Петропавловской крепости, растянулись от горизонта до горизонта узкие фиолетовые облака, тих был простор, распахнутый над рекой и дворцами, уходила на другой берег асфальтовая арка моста.

Фосфорическая белесая дымка уже затягивала пространство.

Вика свернула к парку. Она ненавидела это мертвенное очарование. Темная, как сгустившийся воздух, вода в каналах, миражи отражений, сухая светлая пыль на набережных. Они обманули ее. Чахлой северной магии не доставало для существования. Чудо произошло, однако совсем не такое, как некогда представлялось. Тайна жизни всплыла на поверхность и оказалась непереносимой. Идти ей, собственно, было некуда. Она чувствовала все ту же судорогу, стискивающую лицо комками. Кругом был камень. Глядели в вечность плоские глаза сфинксов. Волны разламывались о гранит, и гулкий плеск их разносился по всему городу. Эхо отдавалось в ушах.

И еще она чувствовала, а, скорее всего, заметила краем глаза, что все встреченные ей, редкие в этот час прохожие – мужчины, во всяком случае, женщины почему-то не попадались – останавливаются, словно увязнув в трясине, а потом поворачиваются и идут за ней следом.

Она притягивала их, как валерьянка котов. И, по-видимому, не только тех, которые попадались навстречу. Все мужчины, оказавшиеся в это время неподалеку, начинали беспокойно оглядываться, замедлять шаги, нюхать воздух. Зрачки их растекались во весь глаз, и они, как сомнамбулы, шли в ее сторону.

Их были десятки, может быть, даже сотни.

Вика горбилась и прикрывала лицо, но это не помогало. От причудливого, из булыжника грота, где притулилось ночное кафе, ее окликнули. Кажется, переростки, скапливающиеся здесь каждый вечер. – Эй, ты, мочалка!.. – и дальше – громкая нецензурная брань. А затем – топот ног по твердой земле дорожки.

Они ее догоняли.

Тогда Вика яростно обернулась и отняла от лица руку.

Трое парней в выпущенных цветных рубашках вдруг дружно споткнулись и точно поплыли по воздуху. Так показывают иногда замедленные кадры в кино. На помятых физиономиях выразилось удивление. Вот один, опустив ногу, застыл, будто статуя. Вот остановились, прирастая к земле, второй и третий.

Складки одежды трепыхнулись в последний раз и окаменели.

У переднего рот был открыт в беззвучном крике.

Кричать ему теперь – вечно.

Каменный долгий скрип пронесся по парку.

Недалеко лежал пруд, полный гладкого мрака. Вика сбежала к нему по вросшим в землю, расколотым, низким ступенькам. Присела и вновь отвела от лица руку.

Страшная нечеловеческая красота. Ей с этим не справиться, сказал дядя Мартин.

Черта, которую лучше не переступать.

Она еще успела заметить странно взлохмаченное отражение, шевельнувшееся перед ней: волосы, ставшие дыбом и как бы слегка подергивающиеся. Они точно зажили собственной жизнью.

А затем поверхность воды вытянулась и замерла.

Будто зеркало.

Так она и находится там с тех пор. «Девушка, сидящая у воды», гласит табличка, врезанная в плиту желтой латунью.

Указана даже фамилия скульптора.

Летит ветер по переулкам, сквозят чернотой громады вычурных зданий, томится меркнущее в каналах северное бледное небо.

Вода и камень…