Исповедь послушницы (сборник)

Катарина прошептала сквозь слезы:

– Прости, Эрнан!

– В аду не прощают.

Взгляд его темных глаз был устремлен мимо нее; в них словно полыхали отблески внутреннего пожара. В то же время в его взоре сквозила опустошенность.

– У меня такое чувство, – сказал он, – будто все это время я существовал в призрачном мире и жил с призраком. И теперь не знаю, где моя настоящая жизнь!

Катарина смотрела на него с сочувствием. Однако меньше всего на свете Эрнан нуждался в ее жалости и потому отвернулся.

– У каждого из нас свое счастье и плата за него тоже своя. Время покажет, кто из нас прав. Прощай.

С этими словами он повернулся и вышел за дверь.

Эрнан брел по дороге и думал. Прежде он не оглядывался на прошлое и так же мало задумывался о будущем. А в настоящем ценил преходящее – бокал вина, что через миг опустеет, цветок, что завтра завянет, облако, что незаметно развеется ветром.

Теперь Эрнан знал: случается, с прошлым умирает все, что составляло смысл жизни, а неопределенность будущего способна породить глубокое волнение и отчаянную тревогу.

Внезапно он понял, что не сможет жить один. Эрнан еще не осознал, что попытки избавиться от одиночества вовсе не означают, что ему удастся найти того, кто исцелит его душевную боль, скорее наоборот: настоящее избавление несет соединение с тем, кто сам нуждается в тебе как в солнечном свете, воде и хлебе, чья душа холодна без твоего взгляда, твоих слов и твоей улыбки.

Эрнан остановился. Он был глуп и слеп. Да, в аду не бывает прощения, и, вероятно, в раю нет возможности выбора. Но земная человеческая жизнь не подземелье и не небо, и в ней случается все.

Глава VIII

Вернувшись в монастырь, Рамон Монкада справился о делах и совершил все положенные службы.

Вечером он пришел в свою келью, сел и задумался. Прежде его жизнь ограничивалась бесконечно повторяющимся кругом обрядов, текла в ритме утренних и вечерних служб, и ему казалось, что так будет всегда. Теперь Рамон понял, насколько ему чужд мир, в который он вернулся. Но беда заключалась в том, что он не принадлежал и к мирской жизни. А чего-то среднего не существовало и не могло существовать.

Вскоре ночной мрак окутал комнату, словно погребальный покров, и только теплый, нежный, благоуханный летний ветер врывался в окно; напоенный пьянящим дыханием зелени, он был похож на тихую ласку.

Аббат Монкада знал, что в ближайшее время должен поговорить с Катариной и, как это ни тяжко, попытаться объясниться с Эрнаном. Что будет дальше, Рамон понятия не имел, потому что не видел никакого выхода. Любой человек подобен звезде, одной из бесконечного числа звезд на ночном небосклоне. Он всегда – лишь часть чего-то большего, а потому страшно не понимать и не знать, где твоя настоящая вселенная, где твой истинный дом!

На следующий день Рамону вручили послание, в котором содержался приказ явиться в здание инквизиции, где он успел побывать уже дважды. Что это означало, он не знал. Возможно, что-то связанное с делами монастыря или, скорее, с интересом лично к нему, Рамону Монкада, что, разумеется, не сулило ничего хорошего.

Он думал, что его проводят к Родриго Тассони, но ошибся и вскоре очутился наедине с незнакомым человеком, у которого было жесткое лицо и вкрадчивый взгляд. Таких служителей инквизиции можно часто встретить на улице: их глаза скрыты под низко надвинутыми капюшонами, руки спрятаны в широких рукавах. Они никогда ни с кем не заговаривают без лишней нужды, но если затевают беседу, то произносят слова с пугающей медлительностью, а их речи похожи на подслащенный яд.

– Садитесь, аббат, – небрежно произнес хозяин кабинета, испытующе оглядывая Рамона, – с возвращением.

Рамон сел и тут же попытался настроить свои мысли на нужный лад. Он сразу почувствовал издевку, прозвучавшую в последнем слове.

– Меня зовут Диего Контрерас, я один из помощников Великого инквизитора.

Рамон тут же вспомнил это имя. Он слышал его от Катарины.

– Нам стало известно, – продолжил его собеседник, – что вы стали жертвой лесных гёзов, еретиков. Я бы хотел послушать ваш рассказ о случившемся.

– Я не желаю об этом говорить, – ответил Рамон, пытаясь оправиться от изумления. Они узнали! Так скоро! Откуда? Значит, он был наивен и глуп, когда полагал, что его жизнь сокрыта от всех!

Диего Контрерас откинулся на спинку кресла. Он смотрел на свою жертву вдохновенно и властно.

– А я – желаю. Я желаю, чтобы вы, аббат Монкада, рассказали мне об этом во всех подробностях. А также о том, где находится лагерь гёзов.

Рамон покачал головой.

– Я не помню. К тому же я весьма далек от мыслей о мести.

– Я тоже, – сказал Диего Контрерас. – Как известно, мы не мстим, а спасаем. Отвоевываем человеческие души у нечистого. И мы сильно нуждаемся в помощи истинно верующих людей.

Рамон пожал плечами.

– Я плохо понимаю, чем могу вам помочь.

– Да, по-видимому, плохо. Скажите, вас не затруднит снять одежду?

Рамон отпрянул. Только теперь он сполна ощутил, какие жгучие, болезненные раны оставили в его душе переживания последних дней. От одной этой фразы у него задрожали руки и помутился разум.

– Я ни за что не сделаю этого здесь, перед вами!

– Если вы скажете, что на вашем теле есть следы пыток, я поверю вам на слово.

Рамон ощутил себя загнанным в угол.

– Да… есть.

– Чего эти еретики добивались от вас? – с удовлетворенным видом произнес Диего Контрерас.

– Ничего. Им просто хотелось кого-то помучить. Как ни странно, некоторые люди способны получать от этого большое наслаждение.

– Почему они вас отпустили?

– Не знаю. Быть может, решили вручить мою судьбу Господу?

– И Господь вас спас.

– Человек – с помощью воли Господа.

– Катарина Монкада – ваша… родственница, если не ошибаюсь?

Инквизитор смотрел с высокомерной насмешкой, он играл словами и взглядом, и Рамон уже не сомневался в том, что ему все известно.

– Да, она жена моего брата.

– Я ее помню. Очень красивая женщина. И, кажется, более покладистая, чем вы, аббат. Во всяком случае, в некоторых вопросах. В скором времени мы тоже пригласим ее для разговора.

Эти слова стали последней каплей. Избыток страдания вызвал в его душе бурю, и Рамон не смог ей противиться, как прежде не сумел противостоять слепой страсти, не смог ни сжечь, ни затоптать в своем сердце ростки любви.

На столе, за которым сидел Диего Контрерас, стоял медный подсвечник; внезапно вскочив, Рамон схватил этот предмет и с размаху ударил инквизитора по лицу. И продолжал бить, разъяренный его безумными воплями.

Откуда-то выскочили темные фигуры и оттащили его в сторону. Диего Контрерас лежал на полу и слабо стонал, он был весь в крови и едва дышал.

Когда Рамона вели по коридору, он не сопротивлялся. Пламя гнева погасло так же внезапно, как вспыхнуло, и он погрузился в глубокую и мрачную задумчивость.

Его привели не в камеру, как он ожидал, а в большой зал с потолком в виде решетки из резных балок и узкими окошками, пропускавшими лишь слабый луч света.

Рамон увидел высокую фигуру в широком одеянии и четырехугольном головном уборе. Поняв, кто перед ним, аббат нехотя поклонился.

– Пролить кровь служителя инквизиции, – произнес Родриго Тассони, – причем прямо в этих стенах, – подобного еще не случалось! К тому же это дело рук священника! Вы понимаете, что для вас мало любого наказания, будь то физическая казнь или отлучение от Церкви?

Рамон молчал, но в его взоре пылал огонь.

– Я не знал, что мои служители приказали следить за вами, – за это они тоже понесут наказание, – продолжал Великий инквизитор. – Однако добытые ими сведения приподняли завесу над некоторыми тайнами вашей жизни. Я не подозревал, что вы блуждаете во тьме, одновременно сгорая в пламени. Я понял, как вас наказать, и надеюсь, что это наказание послужит просветлению вашей души. Если мы предадим делу широкую огласку, то бросим тень на самих себя. У меня есть на примете человек, которого я желал бы видеть на вашем месте. Я согласую это с епископом. Беда лишь в том, что настоятель избирается пожизненно. Потому вы должны исчезнуть. Я готов сохранить вам жизнь, но с одним условием: вы навсегда уедете из Амстердама и никогда не появитесь в Мадриде. И никаких прощаний с близкими людьми и родственниками, а впоследствии – никаких писем! Я прослежу за тем, чтобы это послужило условием сохранения их безопасности. Ваш брат все еще под подозрением Святой службы, а об остальном, – он сделал многозначительную паузу, – я не хочу говорить. И я не желаю, чтобы в обители думали, будто вы погибли в застенках инквизиции, поэтому сейчас вы вернетесь в монастырь и объявите приору о том, что Господь призвал вас на новую службу. Не важно, если он подумает, что вы сошли с ума, главное – чтобы он увидел вас живым. Потом вы исчезнете под покровом ночи, чтобы к утру растаяли все ваши следы!