Исповедь послушницы (сборник)

– Ты сама сделала это с собой, – сказала Эльза, и девушка повторила, как эхо:

– Да, я все сделала сама.

Она сошла вниз, втайне надеясь увидеть Эрнана, и увидела: он сидел в гостиной, неподвижный, впавший в странное оцепенение. Инес не осмелилась сказать то, что хотела сказать, она только произнесла:

– Я ухожу навсегда. Так будет лучше.

Следующие секунды были тяжелы, как и удары ее сердца.

– Да, – повторил он без всякого выражения, – так действительно будет лучше.

Инес сидела на большом гладком камне и смотрела в безмятежные просторы моря и неба. Где-то слышался отдаленный гул, целые стаи чаек и бакланов кружили над изумрудной водой. Влажный песок, на котором башмаки Инес оставляли четкие, изящные следы, казался шелковым.

Девушка была готова сидеть здесь если не целую вечность, то, по крайней мере, пока не кончится день; здесь она не ощущала злобного единодушия враждебных человеческих сил, здесь ей чудилось, будто все идет своим чередом, что продолжается бездонно-глубокий и сладкий сон, сон, который она видела последний месяц. Инес знала, что он окончательно развеется, когда она встанет с камня и пойдет навстречу неизвестности.

Девушка кое-что слышала про ремесленные мастерские и решила попытаться устроиться в одну из них. Между тем условия работы в мастерских были очень тяжелы, временами просто ужасны. Замшелые, растрескавшиеся стены, крошечные слуховые оконца, покосившиеся двери. Внутри – темнота, духота, смрад и невыносимый гул машин.

Девушка вошла в низкие ворота и прошла по выщербленным плитам. Большой прямоугольный двор был застроен с трех сторон, однако Инес не увидела ни одного окна. Она хотела кого-нибудь позвать, но не успела. Навстречу вышла женщина средних лет, в холщовом переднике, с бледным от пребывания в темном и спертом воздухе лицом. Она назвалась старшей мастерицей.

– Я бы хотела наняться на работу, – просто сказала Инес.

– Двенадцать часов у машины, – равнодушно проговорила женщина.

Девушка кивнула.

– Ты когда-нибудь работала в швейных мастерских?

– Нет, но буду стараться.

– Пока учишься, платить не будут, но ты можешь брать продукты в лавке в долг, – продолжила она.

– Мне негде жить, – быстро произнесла Инес.

– Ты можешь жить вон в том бараке, вместе с другими работницами. – Женщина показала на темное приземистое здание. – Плата невелика, но и условия… – Она неопределенно махнула рукой.

– Мне все равно.

Старшая мастерица отвела девушку в комнату, где были ряды грубо сколоченных кроватей с соломенными подстилками вместо тюфяков. На единственном столе стояла не очень чистая глиняная посуда. Инес еще многого не знала. Не знала, что в слуховых окошках нет стекол, что в огромном камине почти никогда не бывает огня, зато зимой, словно в глухом ущелье, завывает ветер, что крыша течет, что работницы надрываются от непосильного труда, получая гроши, что многие истощены и больны. Но если бы даже она знала об этом, ей не стало бы хуже, чем было сейчас.

Вокруг простирался красивый, безмолвный, нетронутый край. Целебный воздух, шелестящее зеленое пространство лугов и лесов, таинственное безмолвие глубоких оврагов, пустынные морские берега, песчаные дюны, и всюду небо, небо, небо…

– Почему у вас нет церкви? – спросил Рамон старуху, положившую перед ним хлеб, в который были щедро подмешаны целебные травы.

– Кому нужен такой приход? – сказала крестьянка. – Люди чуждаются непроторенных дорог, никто не хочет начинать с пустоты. Лет пять назад сюда приезжал священник, а как услышал про наших «лесных жителей», так сразу уехал.

Рамон был благодарен этим простым, суровым, бесхитростным людям. Узнав, что в деревушке находится пострадавший от гёзов католический священник, жители несли в дом старой Флорисы молоко, еду и лекарства. Многие из них помогали и сочувствовали гёзам, но священник оставался для них священником, существом, приближенным к Небу и Богу.

В комнату вошла Катарина. Она улыбалась. Рамон был почти здоров, вскоре они вернутся в Амстердам. Кошмар тех дней и ночей, когда она думала, что любимый вот-вот умрет, остался позади.

Рамон и Катарина добрались до большой дороги в крестьянской повозке, а после либо просились в экипажи, либо шли пешком, как нищие странники. После того что им довелось пережить, их связывало особое духовное родство, нечто невидимое и в то же время скрепленное кровью.

Впервые в жизни Рамон по-настоящему почувствовал, что людская злоба – это лавина, которая способна пожрать все. Он понял, что условности, окружающие его сан, не имеют никакого значения. Человек добродетелен или нет, живет ради других или только ради себя. Судьба внезапно сорвала его с места, как сухой лист, как ничтожную травинку, и что-то подсказывало Рамону: если он хочет научиться жить в ладу со своей совестью, ему придется пустить корни в другом месте.

А Катарина верила в то, что теперь они с Рамоном будут вместе, неважно как, но будут. Ее счастье заключалось в том, чтобы любить, любить безоглядно и безрассудно. После того как Рамон был на грани смерти, но выжил, никакие иные препятствия не имели значения.

Когда они добрались до Амстердама, родной город показался Катарине самым красивым местом на свете. Множество домов с нарядными черепичными кровлями, темно-зеленые купола листвы в садах, сверкающие окна – город напоминал сказочный остров, плескавшийся в море пронзительной синевы.

Они с Рамоном простились без лишних слов, уверенные в том, что расстаются совсем ненадолго. Молодые люди не говорили о будущем, не строили планов, но оба чувствовали: они настолько изменились, что их жизнь просто не может оставаться прежней.

Катарина поспешила домой. Из сада струился приятный живительный запах, и листья слегка дрожали от ветра, поблескивая на солнце своей серебристой изнанкой.

Она поднялась на крыльцо, вошла в дом и тут же ощутила, как сильно устала. В гостиной никого не было, и Катарина присела на диван. Прежде она не задумывалась о том, что возвращение в прежний мир – это не только радость, но и большое испытание. Катарине предстояло встретиться с людьми, которые не знали ее такой, какой она была на самом деле, и открыть им правду.

Словно в подтверждение ее слов послышались шаги и на пороге комнаты появился Эрнан.

Увидев его, Катарина вскочила с места.

– Эрнан! Я вернулась.

– Вижу, – ответил он.

– Где дети?

– Ушли на прогулку.

– С Инес?

– Нет, с Неле.

– Они здоровы? С Исабель все в порядке?

– Да.

– А где остальные?

– Твой отец уехал в порт, Эльза ушла на рынок со своими детьми.

Он говорил чужим голосом и смотрел чужим взглядом. Тому могло быть только одно объяснение, но Катарина еще не успела в это поверить.

– С нами произошла ужасная история, – сообщила она, – но, к счастью, твой брат остался жив.

– Где он?

– Аббат Монкада отправился в свой монастырь.

Губы Эрнана дернулись, и он с презрительной, ненавидящей усмешкой произнес:

– Аббат Монкада? Ты можешь говорить просто «Рамон» или лучше «мой дорогой Рамон».

– Ты знаешь, – просто сказала молодая женщина. – Тебе рассказала Инес?

– Инес ушла от нас.

– Как ушла? Куда? Почему вы ее отпустили? – взволнованно проговорила Катарина.

– Она свободный человек и вольна выбирать, как ей жить и куда идти! – с раздражением бросил Эрнан.

– Да, но…

– При чем тут Инес? – властно перебил он. – Лучше поговорим о нас. Надеюсь, теперь ты не станешь утверждать, что Лусия – моя дочь!

Катарина густо покраснела. Ей не приходило в голову, что эта история может сказаться на детях.

– Нет, – тихо произнесла она, глядя в глаза мужу, – она твоя, Эрнан. Ты же знаешь, после замужества я не встречалась с Рамоном.

– Знаю?! – в бешенстве вскричал он. – Я ничего о тебе не знаю! И не хочу знать! Того, что я узнал, оказалось достаточно, чтобы разрушить мою жизнь, чтобы я возненавидел тебя и все, что тебе принадлежит! Я уйду из этого дома, и ты можешь делать что хочешь – жить со священником, плодить незаконнорожденных детей, лгать всем на свете!