Стая

Монахова похоронили?

— В благодушном настроении… А ты думал, что я изменюсь, сломаюсь? Стану прожженной

стервой и буду кричать: «Все мужики козлы!»? Обозлюсь на весь мир, всех вокруг возненавижу? —

с жаром заговорила Юля. А не хотела ведь, но Шаурин все равно втянул ее в разговор.

— Я не думал, я этого боялся.

Постаралась пропустить эти слова мимо ушей, потому что слишком много в них было чувств, и в

глазах его серых их стало слишком много.

— Ну так что же сейчас изменилось?

Шагнул еще ближе, совсем притискивая Юлю к столу.

— А сейчас тебе не придется выбирать. Сейчас у твоего отца, во-первых, нет выхода, а во-вторых, он

сам не против. Монахова можно характеризовать как угодно, но глупцом он никогда не был. И

сейчас он прекрасно осознает свои силы и понимает, что ему лучше объединиться со мной. — Денис, конечно, словами немного смягчил впечатление. Об объединении речь не шла. — Знаешь, я не

собирался действовать вот так. Ты тогда назвала меня системой, такой же, как твой отец. Это правда.

Это верно так. Сергей Владимирович мне во многом помог, и я ему за это благодарен. Но я для него

тоже достаточно сделал. У меня был свой путь, своя направленность. Я не хотел поглощать его. Но я

не цепной пес, чтобы натравливать меня на всякого неугодного конкурента. Я дрессуре не поддаюсь, сам хороший кукловод. Нельзя дать мне что-то, а потом вдруг отобрать, потому что передумал, я

своего не отдаю никогда. Считаешь, нужно было вывалить все это на тебя и уехать, оставив

переваривать в одиночестве? Или нет, не так. Вывалить все тебе на голову и сказать: «Любимая, а

поехали со мной». Ерунда, не правда ли. А по ходу разберемся, кто кого задавит, кто кому пулю в

лоб быстрее пустит. Главное, у нас с тобой любовь.

Снова задавил кашель. А может быть, это Денис задавил ее своими словами. Ушам поверить не

могла. Не сказанному, а тому что он вот так сходу топит ее в этом море информации, вернее, топит, как в болоте.

— Я не обвиняю во всем одного тебя. К отцу у меня тоже достаточно претензий, — жестко сказала

она, стоя на своем.

— Каждому слову свое время и свое место. Иногда бывает поздно, иногда рано. Тогда я не мог тебе

всего этого сказать, а сейчас ты все переваришь. Сейчас ты сможешь.

— Думаешь, я стала так всеядна?

— Совсем нет, но это должна переварить. Это внучка бабы Клавы будет сидеть и хлопать глазами, а

ты знаешь такие подробности, от которых у других волосы на голове дыбом встанут. И не говори

мне, что это не так.

— А я все понимаю, — вдруг громко сказала она. — Я и тогда говорила, что пойму. Только не

прощу. Потому что вы в своей игре меня на кон поставили! Меня!

— Не я! Не я… Если бы я это сделал… тебе сказать? — схватил ее за плечи и, пригнувшись к уху, зашептал. Горячо зашептал, касаясь губами кожи. — Напрямую сказать – что было бы, поставь я

тебя на кон? Лучше не спрашивай, родная. Лучше не спрашивай… — снова заговорил громко, — я

не говорю тебе: давай начнем все с начала. Не-е-ет, сначала я не хочу, меня все устраивает в наших

отношениях. Мы продолжим. Давай будем считать, что у нас была пауза.

— В два года? — горько усмехнулась Юля и вырвалась. Он не держал ее сильно, но снова преградил

путь.

— В два года. Помнится мне, ты и сама к таким паузам неравнодушна. Сама как-то предлагала мне

прервать отношения.

— Как ты можешь сравнивать?

— А я не сравниваю, я тебе говорю по факту. Тебе тогда нужна была такая условность — думать, считать, что мы не встречаемся.

— Да, и насколько мне помнится, — язвительно повторила его слова, — ты не позволил. Ты меня не

отпустил!

— Зато ты меня отпустила. И спасибо тебе. Я сейчас не язвлю. Совсем нет. Ты отпустила, а я

воспользовался этим. Позволил себе думать и считать, что у нас с тобой пауза в отношениях. Мне

так было легче. Спасибо, что не выбрала меня, не бросила все и не поехала со мной. Если бы

поехала, меня бы точно перемкнуло, и я бы стал творить страшные вещи. А так мне легче… так мне

и этого… котика… вынести гораздо легче, — последнее процедил сквозь зубы, еле выдавливая

слова.

— А без меня ты не творил «страшные вещи»?

— Они не коснулись тебя и твоей семьи. Я хочу, чтобы твой папа долго здравствовал, потому что я

не плюю в колодец из которого пил, пью и пить собираюсь.

Он вдруг сгреб ее в охапку, Юля и опомнится не успела. Уже забыла, какие у него сильные руки. И

вырываться бесполезно, не хватит сил, пока сам не отпустит.

— Денис, отойди от меня. Не трогай. Я не могу сейчас с тобой разговаривать, — затараторила она в

попытке отбиться хотя бы словами.

Но он уже не отвечал. Потому что прикоснулся к ней и потерял дар речи. Запустил пальцы в ее

волосы и растерял слова. Такая боль сковала, что вздохнуть не мог. Адская, разрывающая грудь, боль. Вся, что накопил за два года, полезла наружу, потому что Юльку почувствовал. Потому что

узнал духи ее. После аэропорта прилег на полчаса на кровать, а на подушке почувствовал запах

женских духов. Незнакомых. Подумал, сестры. Потому что она присматривала за квартирой.

— «Не могу» – это лучше, чем «не хочу», — тяжело сказал, низко и медленно. Как будто заново

учился говорить. — Ты же была у меня. Знаю, что была. Если все кончено, зачем приходила?

— Шаурин, отойди! Пусти меня, не трогай! Мне и так плохо. Я и так плохо себя чувствую, мне

трудно сейчас говорить!

Не собиралась она признаваться, что была у него. Не раз была и не два. Вот как раз перед его

приездом и была. Ходила туда, в его квартиру, когда совсем хреново было, когда чувствовала, что на

пределе и в душе совсем темнота. Ночевала на его кровати, пила из его кружки. Ревела ночами.

Первую ночь спать не могла, все казалось ей, что он сейчас придет. Вот-вот заскрипит дверной

замок, и в прихожей раздадутся его шаги. Потом привыкла… Сначала убирала постель, снимала

белье, чтобы скрыть следы своего присутствия, а последние несколько раз перестала. Таня и так все

поняла. Но в душу не лезла.

Он отпустил, что даже не верилось. Медленно, но отпустил. Наверное, подействовали слова. И

дышать ей стало чуть легче.

— А вот это меня очень беспокоит. Что ты плохо себя чувствуешь. Останься сегодня у родителей.

Юля еле протолкнула стоящий в горле ком и вышла из кухни.

***

— Да, мам, все хорошо, — говорила Юля устало и, как могло показаться, нехотя. — Я выключу

телефон, хочу спать лечь. Завтра с утра позвоню тебе. И не надо переживать, у меня все в шоколаде.

Целую.

В шоколаде… в горьком.

Горечь, растекшаяся по языку после встречи с Шауриным, мешала теперь ощущать вкус жизни.

Последние сутки Юля чувствовала себя так же, как в первые дни после его отъезда. Первые долгие

дни… Так, словно она стоит на перроне, зажатая между двумя несущимися поездами. Всё мимо. Все

мимо нее, а она застыла и не знает, в каком направлении двигаться. Жизнь мимо.

И сейчас не знала, куда двигаться и как. По зову сердца – страшно. По зову тела… а как без сердца?

Только вот физическое притяжение гораздо сильнее доводов разума. Ломка началась. Тоска по нему.

Душила эта тоска, как петля на горле. Всего сутки прошли с его появления, а уже готова на стенку

лезть. Не хватало Дениса. Сильных несуетливых рук не хватало. Бархатистого шепота. Неспешности

его, но твердости. Напора — такого, что голова кругом. Но чтобы поднять трубку и позвонить

самой… И не помышляла.

Вздрогнула. Словно вторя ее мыслям, раздался дверной звонок. Но Юля не рванула к двери, а

подтянула на себя плед и приглушила звук телевизора. Как будто боялась, что с той стороны

услышат, что она дома, хотя это невозможно. Даже если у нее в квартире ядерная война начнется, по