Взлет черного лебедя

– Потому что вы считаете – мой отец стрелял в себя сам.

– Я знаюэто, – возразил доктор Монро.

– Он – не самоубийца. Он считал… – Я не договорила начатую фразу до конца. Я только усложню ситуацию своими объяснениями. Роман мог пойти на подобный поступок, поскольку был уверен, что так он помешает злым духам – диббукам. Ведь грабители были одержимыми, а демоны могли вселиться и в него. Тогда у доктора Монро не останется никаких сомнений в безумии Романа. Если я начну доказывать, что папа не ошибался, то консультация психиатра обеспечена не только ему. – Он растерялся, его сознание спуталось, – пробормотала я.

– Нам следует рассмотреть вероятность болезни Альцгеймера. Вы позволите мне провести сканирование головного мозга вашего отца?

Я согласилась в надежде, что обследование не заставит папу сильно волноваться. На мой взгляд, в больнице ему сейчас было лучше, чем дома. Безопаснее.

Я сходила в кафе и принесла горячего супа с лапшой для Романа, вновь пришедшего Зака и себя. Потом вернулась в таунхаус и немного поспала перед встречей с Обероном. Я не привыкла к ночному образу жизни.

Добравшись до Эмпайр Стейт Билдинг, я с изумлением обнаружила, что очередь на смотровую площадку до сих пор не рассосалась. Хотя у меня возникло предчувствие, что на небоскреб мы с Обероном точно не поднимемся. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Как и многие жители Нью‑Йорка, я питала неприязнь к туристическим достопримечательностям. Однажды я все же побывала на смотровой площадке – послушалась уговоров Бекки. В тот день мы закончили школу, и подруга заявила, что надо «отметить событие». Мне идея показалась глупой, но я сопровождала Бекки, поскольку отвертеться было невозможно. Но я не пожалела. Увидеть остров Манхэттен с высоты птичьего полета – незабываемое зрелище.

«Он – наш, Гарет, – произнесла Бекки, стараясь удержаться на ногах при сильном ветре. – Приходи и бери. Теперь мы сможем делать с ним, что пожелаем».

Бекки последовала собственному совету. Вместо того чтобы исполнить мечту матери и стать юристом, она собрала рок‑группу – и ее выбор начал приносить плоды. Музыкантам светил контракт с крупной звукозаписывающей компанией. А чего добилась я за восемь лет? Основала маленькую ювелирную фирму, но жила под одной крышей с отцом и не имела серьезных отношений с мужчинами. Мои «романы» обычно продолжались шесть месяцев – не более того. После автомобильной аварии я всего боялась.

Очередную серию моей жалости к себе прервало появление Оберона. Размашистой походкой он шел ко мне по Пятой авеню. Дреды развевались, длинное пальто напоминало мантию, аура отливала ярко‑фиолетовым. Облик Оберона был по‑настоящему королевским. Когда его сияние коснулось зевак в очереди, те выпрямились и расправили плечи, но никто не стал пялиться на Оберона.

– Вы используете новый трюк? – поинтересовалась я, когда он поравнялся со мной. – Как вы сливаетесь с толпой?

– Люди видят то, что хотят. Ты удивишься, если узнаешь, сколько в этом мире невидимок. Мы стараемся не выделяться, но нынче ночью мы посетим особенное существо.

– Существо? – нервно переспросила я, войдя следом за Обероном в вестибюль небоскреба.

Я вспомнила, как Фен и Пак тревожились насчет моих будущих наставников, которых мне предстояло найти.

Оберон рассмеялся.

– Не бойся, она почти безвредна. Я намерен знакомить тебя только с самыми добрыми из нас.

Мы приблизились к холлу с лифтами. Около каждого стоял электронный турникет. Оберон выудил из кармана стикер, что‑то на нем написал и приложил к сенсорной панели. Загорелся зеленый свет. Оберон миновал турникет и передал листок мне. Я взглянула на бумажку, ожидая увидеть очередной эзотерический символ, но обнаружила слова: «Сезам, откройся!»Я улыбнулась, а Оберон приглашающе махнул мне рукой.

В скоростном лифте у меня моментально заложило уши, но я терпела. В конце концов, мы очутились на сотом этаже перед стеклянной стеной, за которой открывался панорамный вид на весь южный Манхэттен и часть Нью‑Йоркского залива, сверкающего под ясным ночным небом. Мне показалось, что, выйдя из кабины, я повисну в воздухе над городом, и я на миг замерла. Оберону пришлось подтолкнуть меня вперед. И я заметила, что между первой прозрачной стеной и наружным окном расположилась радиостанция. На стекле серебряной краской были написаны четыре буквы: WROX.

– Постоянно ее слушаю, – сказала я, с опаской выбираясь из лифта. – Особенно ночное шоу. – Я внимательно присмотрелась к молодой женщине‑диджею, сидевшей перед пультом, который мог запросто сойти за приборную панель «Боинга‑747». Да и сама ведущая с большущими наушниками выглядела так, словно находилась в кабине самолета.

– Это Ариэль Эрхарт из «Ночного полета»?

Оберон кивнул.

– Я ей говорил, что псевдоним слишком простой, но она заупрямилась. Она прямо‑таки влюблена в свой голос.

Оберон остановился перед дверью, над которой красным светом горела табличка «МИКРОФОН ВКЛЮЧЕН». Ариэль Эрхарт, находившаяся в звуконепроницаемой кабине спиной к нам, подняла правую руку и показала средний палец. Оберон рассмеялся.

– Хотите сказать, что она – Ариэль? Дух воздуха из шекспировской «Бури»? – спросила я, но Оберон приложил палец к губам и приоткрыл дверь. Нас окутали мягкие, мелодичные интонации Ариэль, читающей стихи. Так она начинала свою передачу каждую ночь.

О, тьма полночная! Я вижу, ты жива.

Ты – мышь летучая, бесшумная сова,

Ты – ветра свист кромешною зимой.

Нектар, что звезды льют, июльский душный зной.

О ночь, обитель всех крылатых и беспечных –

Пернатой песни, духа странствий вечных,

Восторга чистого, раскрепощенной мысли…

За мною, путники ночные, к новой выси!

…Мигает город миллионами очей.

Луне навстречу мчимся, ястребов быстрей.

– Доброй ночи, Нью‑Йорк. В эфире – Ариэль Эрхарт. Приветствую вас на борту «Ночного полета». Но сперва послушайте свежую композицию одной из моих любимых новых групп – «London Dispersion Force».

Она нажала клавишу, и студия наполнилась песней Джея о неразделенной любви.

Достичь тебя – напрасный труд, не стоит и пытаться.

На башню высотой в пять тысяч миль попробуй‑ка взобраться.

И сердце неприступное твое – о, как оно жестоко!

И дела нет тебе, как больно мне и как мне одиноко.

«Неужели Бекки права, – пронеслось в моей голове, – и Джей действительно имел в виду меня?»

– Боюсь, что так, – ответила ведущая, повернулась к нам в вертящемся кресле и сняла наушники.

Голос Ариэль Эрхарт по радио звучал так соблазнительно, что я представляла ее себе секс‑бомбой. Но существо в кресле мало походило на женщину. Черные джинсы‑дудочки, кеды «Converse» и длинная черная футболка. Ее легче было принять за мальчишку‑подростка, гота. Белесые волосы Ариэль стояли торчком, тяжелые цепочки обхватывали ее шею, талию и запястья.

– Девушка, о которой поется в песне, – ты, Гарет Джеймс, – нараспев произнесла она. – Я мечтала с тобой познакомиться.

– Правда? – выдохнула я, встревоженная ее осведомленностью. – Я – давняя фанатка вашего шоу… но откуда вы все знаете? Джей вам сам рассказал?

– Нет, – ответила Ариэль, подобрала под себя ноги и указала на соседний стул. – Но я уже некоторое время ставлю диск «London Dispersion Force». – Она задумчиво склонила голову к плечу. – Кстати, твоим друзьям только что предложили контракт с «Vista Records».[53] Надеюсь, что конфликт между Джеем и Бекки не приведет к распаду группы. Ты же понимаешь, как это бывает.

Она улыбнулась, подняла правую руку и растопырила пальцы. Цепочки на запястье зазвенели, как колокольчики.

– Уверена, у них все наладится, – произнесла я. – Но как вы?..

Я не успела закончить свой вопрос. Ариэль повернулась к пульту и надела наушники.

– Прозвучала композиция «Трубадур» в исполнении «London Dispersion Force», – прошептала Ариэль в микрофон. – Постарайтесь завтра попасть на их выступление в «Меркьюри Лаунж». А я выполню заявку Оби Смита. Он просит поставить песню для своих друзей в городе. Надвигается гроза, так что выше голову, ребята, и не поддавайтесь страхам. Помните: самое темное время ночи – перед рассветом.