Взлет черного лебедя

Ли Кэрролл

ВЗЛЕТ ЧЕРНОГО ЛЕБЕДЯ

Нашим матерям – Элинор и Марг

СЕРЕБРЯНАЯ ШКАТУЛКА

Прежде я никогда не бывала в подобных антикварных магазинах. Этот факт стал первым странным обстоятельством. Вилидж я знаю как свои пять пальцев. Я выросла в таунхаусе в Вест‑Вилидже и только что выяснила, что родной дом закладывали и перезакладывали несметное количество раз. Если бы нам с отцом удалось его продать, мы бы все равно были погребены под горой долгов. Данная новость – вместе с тоской, которую принесли стесненные денежные обстоятельства – повергла меня в настоящий шок. Я настолько растерялась, что вышла из юридической конторы на юге Манхэттена, как в тумане. Я не заметила ни моросящего дождя, ни мглы, наплывавшей со стороны реки Гудзон.

Но внезапно хлынул ливень, заставивший меня укрыться под дверным козырьком. Тогда‑то я и поняла, что заблудилась. Вглядываясь в обе стороны сквозь пелену дождя, я обнаружила, что оказалась на узкой, мощенной булыжником улочке. Я стояла слишком далеко как от левого, так и от правого угла, поэтому не могла прочесть ее название. Наверное, я в Вест‑Вилидже. А может, я добрела до Трайбеки.[1] Или ухитрилась пересечь Канал‑стрит… Эта часть города слишком изменилась за последние годы, стала очень модной, фешенебельной и выглядела для меня совершенно неузнаваемой. Но, похоже, я находилась недалеко от реки. Ветер дул с юга и приносил с собой запах Гудзона и Атлантического океана. В такие холодные осенние дни, когда низкие тучи нависали над вершинами небоскребов, а туман сглаживал кирпичные и гранитные углы, я любила воображать себя в Манхэттене прежних времен. Например, в голландском морском порту, среди купцов и торговцев Старого Света. Они хотели сколотить здесь состояние и поймать удачу. И я совершенно забывала о нынешнем Нью‑Йорке – ступице колеса финансового мира на грани экономического коллапса.

Я поежилась, поскольку вымокла до нитки, и повернулась к двери в надежде прочесть на ней адрес. Однако увидела высокую женщину, глядящую на меня дикими глазами. Длинные черные волосы занавешивали ее бледное лицо. Прямо‑таки мстительный призрак из японского фильма ужасов. Но это было всего‑навсего мое отражение в стекле. Я почти не сомневалась, что еще утром была весьма привлекательной двадцатишестилетней женщиной – и вот что со мной сотворили ужасные новости и непогода. Я убрала мокрые пряди за уши и продолжила поиски адреса, но надпись стерлась, оставив после себя жалкие остатки позолоты да несколько разрозненных букв. Сохранился обрывок слова – «mist».Вероятно – «chemist».[2] Но аптеки и след простыл. Теперь тут находился антикварный магазин, что явствовало из содержимого витрины – георгианское серебро, перстни с сапфирами и бриллиантами, карманные часы. Все изысканное, но, по моему мнению, немного дороговатое. В конце концов я решила, что и сам магазин напоминает ювелирную шкатулку. Стены с панелями темного дерева, сверкающие витрины, устланные гранатовым бархатом, шелковая занавеска винного цвета за отполированным прилавком с «томной» резьбой в стиле ар‑нуво… Седовласый мужчина – вероятно, хозяин – выглядел так, словно его поместили сюда бережно и осторожно, как жемчужину в оправу броши из оникса. Он внимательно изучал через монокль какую‑то вещицу, но вдруг поднял голову (при этом один его глаз из‑за монокля увеличился в два раза) и уставился на меня. Затем опустил руку под прилавок, нажал кнопку, и дверь открылась.

«Просто спрошу у него, где ближайшая станция метро», – подумала я. Но проявить невежливость и задать вопрос сразу, с порога, не отважилась. Меня всегда охватывало возмущение, когда в нашу картинную галерею врывались туристы и требовали объяснить, как пройти к той или иной достопримечательности. «Погляжу на витрины», – решила я. Хотя здесь вряд ли продают перстни, которыми я пользовалась для изготовления слепков. Кроме того, для себя я уже давно ничего не покупала и не смогла рассчитывать на это в обозримом будущем. На безымянном пальце правой руки у меня красовался серебряный перстень, подаренный матерью в день моего шестнадцатилетия. На печатке был изображен лебедь с выгнутой шеей и распростертыми крыльями. Если выражаться геральдическими терминами – «лебедь взлетающий».По кругу размещались буквы, выгравированные таким образом, что при вдавливании в воск получалась надпись «Rara avis in terris, nigroque simillima cygno».

«Редкая птица на земле, очень похожая на черного лебедя» – перевела латинское выражение моя мать. «Такова и ты, Гарет. Уникальная. Никому не позволяй думать, что ты должна быть, как все».

Наверняка прежние обладатели часто водили пальцами по буквам – разобрать слова можно было с большим трудом, а рисунок покрылся тонкими трещинками. Но когда я прижала его к разогретому воску, все отпечаталось четко и в один миг. Именно мама, работавшая ученицей ювелира в компании «Asprey's» в Лондоне, научила меня делать отливки с восковых моделей.[3] Однажды она изготовила медальон, используя в качестве модели мое кольцо. С тех пор я ношу его каждый день. Меня постоянно спрашивали об украшении, и я стала разыскивать другие перстни с печатками. Я сама изготовила немало безделушек, которые продавала студентам и преподавателям в колледже, а потом – клиентам нашей галереи. Я смогла позволить себе обучение ювелирному дизайну в FIT,[4] а затем основала маленькую фирму со студией на верхнем этаже таунхауса. Я назвала ее «Cygnet Designs» – ведь «cygnet» по‑латыни означает «молодой лебедь». Четыре года спустя дела у меня пошли совсем неплохо, но я не успела заработать столько, чтобы подчистую расплатиться с колоссальными долгами отца.

«Долго ли продержится мой бизнес, если ситуация ухудшится? – вздохнула я, входя внутрь. – А этот магазинчик… сколько он протянет?»

Если владелец и переживал за будущее, виду он не подавал. Я прильнула к витрине, а он продолжал возиться с часами, которые чинил. Ассортимент товаров оказался странным. Попадались медальоны с замочками и старинными фотографиями цвета сепии под мутными стеклышками. По соседству хранились траурные брошки, сплетенные из волос умерших. Серебряные перстни и камеи имели гравировку в виде урн с прахом, ив или голубей – традиционных символов траура. Одна полка была целиком отдана под броши с изображением глаз. Я читала о них, изучая курс истории ювелирного искусства. Украшения назывались «Очами возлюбленных», выполнялись в георгианском стиле и вошли в моду с легкой руки принца Уэльского. Он приказал придворному миниатюристу нарисовать один только глаз его избранницы, чтобы при дворе не догадались, кто она такая. Я видела иллюстрации брошей в книгах, одна или две встретились мне в антикварных салонах, но столько одиноких глаз сразу… от данного зрелища мне стало не по себе.

– Вы ищете что‑то конкретное?

Вопрос был задан слишком тихо, и в первое мгновение мне показалось, будто он прозвучал у меня в голове. Я не удержалась и ответила мысленно: «Ищу выход из своих проблем, большое спасибо». А вслух произнесла:

– Я разыскиваю старые перстни и кольца с печатками. Использую их для изготовления собственных ювелирных изделий.

Я приподняла цепочку с медальоном и продемонстрировала украшение владельцу магазинчика. Он водрузил монокль на лоб и перегнулся через прилавок.

Как только он увидел рисунок, то перевел свой пытливый взгляд на меня. Глаза у него отливали янтарем и выделялись на темно‑бронзовом лице, обрамленном белоснежными волосами и аккуратно подстриженной бородкой.

– А вы, случайно, не Гарет Джеймс, владелица «Cygnet Designs»? – спросил он.

– Да, – отозвалась я, радуясь, что он меня узнал. Обо мне неплохо отзывались в прессе, но пока я еще не привыкла к своей… популярности, скажем так. – Вы правы. Удивительно, что вы имеете обо мне представление.

– Стараюсь не отставать от современности, – ответил старик и улыбнулся – его кожа сразу покрылась сеточкой тонких морщин.