Тьмать

ОЛЕНЁНОК 1 «Ольга, опомнитесь! Что с вами, Ольга?…» Это блуждает в крови, как иголка… Ну почему – призадумаюсь только — передо мною судьба твоя, Ольга? Полуфранцуженка, полурусская, с джазом простуженным туфелькой хрусткая, как несуразно в парижских альковах — «Ольга» — как мокрая ветка ольховая! Что натворили когда-то родители! В разных глазах породнили пронзительно смутный витраж нотр-дамской розетки с нашим Блаженным в разводах разэтаких. Бродят, как город разора и оргий, Ольга французская с русскою Ольгой. 2 Что тебе снится, русская Оля? Около озера рощица, что ли… Помню, ведро по ноге холодило — хоть никогда в тех краях не бродила. Может, в крови моей гены горят? Некатолический вижу обряд, а за калиточкой росно и колко… Как вам живётся, французская Ольга? «Как? О-ля-ля! Мой „Рено“ – как игрушка, плачу по-русски, смеюсь по-французски… Я парижанка. Ночами люблю слушать, щекою прижавшись к рулю». Руки лежат, как в других государствах. Правая бренди берёт, как лекарство. Левая вправлена в псковский браслет, а между ними – тысячи лет. Горе застыло в зрачках удлинённых, о, оленёнок, вмёрзший ногами на двух нелюдимых и разъезжающихся льдинах! 3 Я эту «Ольгу» читал на эстраде. Утром звонок: «Экскюзе, бога ради! Я полурусская… с именем Ольга… Школьница… рыженькая вот только…» Ольга, опомнитесь! Что с вами, Ольга?!.. 1963 ЗАПИСКА Е. ЯНИЦКОЙ, БЫBШЕЙ МАШИНИСТКЕ МАЯКОBСКОГО Вам Маяковский что-то должен? Я отдаю. Вы извините – он не дожил. Определяет жизнь мою платить за Лермонтова, Лорку по нескончаемому долгу. Наш долг страшен и протяжён кроваво-красным платежом. Благодарю, отцы и прадеды. Крутись, эпохи колесо… Но кто же за меня заплатит, за всё расплатится, за всё? 1963 СТАРУХИ КАЗИНО Старухи, старухи — стоухи, сторуки, мудры по-паучьи, сосут авторучки, старухи в сторонке, как мухи, стооки, их щёки из теми горящи и сухи, колдуют в «системах», строчат закорюки, волнуются бестии, спрут электрический… О, оргии девственниц! Секс платонический! В них чувственность ноет, как ноги в калеке… Старухи сверхзнойно рубают в рулетку! Их общий любовник разлёгся, разбойник. Вокруг, как хоругви, робеют старухи. Ах, как беззаветно В них светятся муки!.. Свои здесь джульетты, мадонны и шлюхи. Как рыжая страстна! А та – ледяная, а в шляпке из страуса крутит динаму, трепещет вульгарно, ревнует к подруге. Потухли вулканы, шуруйте, старухи. …А с краю, моргая, сияет бабуся: она промотала невесткины бусы. 1963 НЕИЗBЕСТНЫЙ – РЕКBИЕМ B ДBУХ ШАГАХ С ЭПИЛОГОМ Лейтенант Неизвестный Эрнст. На тысячи вёрст кругом равнину утюжит смерть огненным утюгом. В атаку взвод не поднять, но родина в радиосеть: «В атаку, – зовёт, – твою мать!» И Эрнст отвечает: «Есть». Но взводик твой землю ест. Он доблестно недвижим. Лейтенант Неизвестный Эрнст Идет наступать один! И смерть говорит: «Прочь! Ты же один как перст. Против кого ты прёшь? Против громады, Эрнст! Против – миллионопятьсотсорокасемитысячевосемь — сотдвадцатитрёхквадратнокилометрового чудища против, — против армии, флота, и угарного сброда, против — культургервышибал, против национал — социализма, — против! Против глобальных зверств. Ты уже мёртв, сопляк»?… «Ещё бы», – решает Эрнст. И делает Первый шаг! И Жизнь говорит: «Эрик, живые нужны живым, Качнётся сирень по скверам уж не тебе, а им, не будет — 1945, 1949, 1956, 1963 – не будет, и только формула убитого человечества станет — 3 823 568 004 + 1, и ты не поступишь в университет, и не перейдёшь на скульптурный, и никогда не поймёшь, что горячий гипс пахнет, как парное молоко, не будет мастерской на Сретенке, которая запирается на проволочку, не будет выставки в Манеже, не будет сердечной беседы с Никитой Сергеевичем, и ты не женишься на Анне — не, не, не… не будет ни Нью-Йорка, ни «Древа жизни» (вернее будут, но не для тебя, а для белёсого Митьки Филина, который не вылез тогда из окопа), а для тебя никогда, ничего — не! не! не!.. Лишь мама сползёт у двери с конвертом, в котором смерть, ты понимаешь, Эрик»?! «Ещё бы», – думает Эрнст. Но выше Жизни и Смерти, пронзающее, как свет, нас требует что-то третье, — чем выделен человек. Животные жизнь берут. Лишь люди жизнь отдают. Тревожаще и прожекторно, в отличие от зверей, — способность к самопожертвованию единственна у людей. Единственная Россия, единственная моя, единственное спасибо, что ты избрала меня. Лейтенант Неизвестный Эрнст, когда окружён бабьём, как ихтиозавр нетрезв, ты пьёшь за моим столом, когда правительства в панике хрипят, что ты слаб в гульбе, я чувствую, как памятник ворочается в тебе. Я голову обнажу и вежливо им скажу: «Конечно, вы свежевыбриты и вкус вам не изменял. Но были ли вы убиты за родину наповал?» 1964