Тьмать

Андрей Вознесенский

Тьмать

ПЛАBКИ БОГА

Пятидесятые

* * *

Памяти Б. и С.

Эх, Россия! Эх, размах… Пахнет псиной в небесах. Мимо Марсов, Днепрогэсов, мачт, антенн, фабричных труб страшным символом прогресса носится собачий труп. 1959 ПЕРBЫЙ СНЕГ Над Академией, осатанев, грехопадением падает снег. Парками, скверами счастье взвилось. Мы были первыми. С нас началось — рифмы, молитвы, свист пулевой, прыганья в лифты вниз головой! Сани, погони, искры из глаз. Все – эпигоны, все после нас… С неба тяжёлого, сном, чудодейством, снегом на голову валится детство, свалкою, волей, шапкой с ушами, шалостью, школой, непослушаньем. Здесь мы встречаемся. Мы однолетки. Мы задыхаемся в лестничной клетке. Автомобилями мчатся недели. К чёрту фамилии! Осточертели! Разве Монтекки и Капулетти локоны, веки, лепеты эти? Тысячеустым четверостишием чище искусства, чуда почище. 1950-е ОСЕННИЙ BОСКРЕСНИК Кружатся опилки, груши и лимоны. Прямо на затылки падают балконы! Мимо этой сутолоки, ветра, листопада мчатся на полуторке вёдра и лопаты. Над головоломной ка — та — строфой мы летим в Коломну убирать картофель. Замотаем платьица, брючины засучим. Всадим заступ в задницы пахотам и кручам! 1953 КОЛЕСО СМЕХА Летят носы клубникой, подолы и трико. А в центре столб клубится — ого-го! Смеху сколько — скользко! Девчонки и мальчишки слетают в снег, визжа, как с колеса точильщика иль с веловиража. Не так ли жизнь заносит товарищей иных, им задницы занозит и скидывает их? Как мне нужна в поэзии святая простота, но мчит меня по лезвию куда-то не туда. Обледенели доски. Лечу под хохот толп, а в центре, как Твардовский, стоит дубовый столб. Слетаю метеором под хохот и галдёж… Умора! Ой, умрёшь. 1953 * * * Меня пугают формализмом. Как вы от жизни далеки, пропахнувшие формалином и фимиамом знатоки! В вас, может, есть и целина, но нет жемчужного зерна. Искусство мертвенно без искры, не столько Божьей, как людской, чтоб слушали бульдозеристы непроходимою тайгой. Им приходилось зло и солоно, но чтоб стояли, как сейчас, они – небритые, как солнце, и точно сосны – шелушась. И чтобы девочка-чувашка, смахнувши синюю слезу, смахнувши – чисто и чумазо, смахнувши – точно стрекозу, в ладони хлопала раскатисто… Мне ради этого легки любых ругателей рогатины и яростные ярлыки. 1953 ГОРНЫЙ РОДНИЧОК Стучат каблучонки как будто копытца девчонка к колонке сбегает напиться и талия блещет увёртливей змейки и юбочка плещет как брызги из лейки хохочет девчонка и голову мочит журчащая чёлка с водою лопочет две чудных речонки к кому кто приник? и кто тут девчонка? и кто тут родник? 1955 * * * Не надо околичностей, не надо чушь молоть. Мы – дети культа личности, мы кровь его и плоть. Мы выросли в тумане, двусмысленном весьма, среди гигантомании и скудости ума. Отцам за Иссык-Кули, за домны, за пески не орденами – пулями сверлили пиджаки. И серые медали довесочков свинца, как пломбы, повисали на души, на сердца. Мы не подозревали, какая шла игра. Деревни вымирали. Чернели вечера. И огненной подковой горели на заре венки колючих проволок над лбами лагерей. Мы люди, по распутью ведомые гуськом, продутые, как прутья, сентябрьским сквозняком. Мы – сброшенные листья, мы музыка оков. Мы мужество амнистий и сорванных замков. Распахнутые двери, сметённые посты. И ярость новой ереси, и яркость правоты. 1956