Тьмать

ОЗА

Тетрадь, найденная в тумбочке

дубненской гостиницы

* * * Аве, Оза. Ночь или жильё, псы ли воют, слизывая слёзы, слушаю дыхание Твоё. Аве, Оза… Оробело, как вступают в озеро, разве знал я, циник и паяц, что любовь – великая боязнь? Аве, Оза… Страшно – как сейчас тебе одной? Но страшнее – если кто-то возле. Чёрт тебя сподобил красотой! Аве, Оза! Вы, микробы, люди, паровозы, умоляю – бережнее с нею. Дай тебе не ведать потрясений. Аве, Оза… Противоположности свело. Дай возьму всю боль твою и горечь. У магнита я – печальный полюс, ты же – светлый. Пусть тебе светло. Дай тебе не ведать, как грущу. Я тебя не огорчу собою. Даже смертью не обеспокою. Даже жизнью не отягощу. Аве, Оза. пребывай светла. Мимолётное непрекратимо. Не укоряю, что прошла. Благодарю, что приходила. Аве, Оза… 1 Женщина стоит у циклотрона — стройно, слушает замагниченно, свет сквозь неё струится, красный, как земляничинка, в кончике её мизинца, вся изменяясь смутно, с нами она – и нет её, прислушивается к чему-то, тает, ну как дыхание, так за неё мне боязно! Поздно ведь будет, поздно! Рядышком с кадыками атомного циклотрона 3-10-40. Я знаю, что люди состоят из частиц, как радуги из светящихся пылинок или фразы из букв. Стоит изменить порядок, и наш смысл меняется. Говорили ей, – не ходи в зону! А она… Вздрагивает ноздрями, празднично хорошея, жертво-ли-приношенье? Или она нас дразнит? «Зоя, – кричу я, – Зоя!..» Но она не слышит. Она ничего не понимает. Может, её называют Оза? 2 Не узнаю окружающего. Вещи остались теми же, но частицы их, мигая, изменяли очертания, как лампочки иллю — минации на Центральном телеграфе. Связи остались, но направление их изменилось. Мужчина стоял на весах. Его вес оставался тем же. И нос был на месте, только вставлен внутрь, точно полый чехол кинжала. Не — умещающийся кончик торчал из затылка. Деревья лежали навзничь, как ветвистые озёра, зато тени их стояли вертикально, будто их вырезали ножницами. Они чуть погромыхивали от ветра, вроде серебра от шоколада. Глубина колодца росла вверх, как чёрный сноп прожектора. В ней лежало утонувшее ведро и плавали кусочки тины. Из трёх облачков шёл дождь. Они были похожи на пластмассовые гребёнки с зубьями дождя. (У двух зубья торчали вниз, у третьго – вверх.) Ну и рокировочка! На месте ладьи генуэзской башни встала колокольня Ивана Великого. На ней, не успев растаять, позвякивали сосульки. Страницы истории были перетасованы, как карты в колоде. За индустриальной революцией следовало нашествие Батыя. У циклотрона толпилась очередь. Проходили профилактику. Их разбирали и собирали. Выходили обновлёнными. У одного ухо было привинчено ко лбу с дырочкой посредине вроде зеркала отоларинголога. «Счастливчик, – утешали его. – Удобно для замочной скважины! И видно, и слышно одновременно». А эта требовала жалобную книгу. «Сердце забыли положить, сердце!» Двумя пальцами он выдвинул ей грудь, как правый ящик письменного стола, вложил что-то и захлопнул обратно. Экспериментщик Ъ пел, пританцовывая. «Е9 – Д4, – бормотал экспериментщик. — О, таинство творчества! От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Важно сохранить систему. К чему поэзия? Будут роботы. Психика – это комбинация аминокислот… Есть идея! Если разрезать земной шар по эква — тору и вложить одно полушарие в другое, как половинки яичной скорлупы… Конечно, придётся спилить Эйфелеву башню, чтобы она не проткнула поверхность в районе Австралийской низменности. Правда, половина человечества погибнет, но зато вторая вкусит радость эксперимента!..» И только на сцене Президиум сохранял порядок. Его члены сияли, как яйца в аппарате для просвечивания яиц. Они были круглы и поэтому одинаковы со всех сторон. И лишь у одного над столом вместо туловища торчали ноги подобно трубам перископа. Но этого никто не замечал. Докладчик выпятил грудь. Но голова его, как у целлулоидного пупса, была повернута вперёд затылком. «Вперёд, к новому искусству!» – призывал докладчик. Все соглашались. Но где перёд? Горизонтальная стрелка указателя (не то «туалет», не то «к новому искусству!») торчала вверх на манер десяти минут третьего. Люди продолжали идти целеустремлённой цепочкой по её направлению, как по ступеням невидимой лестницы. Никто ничего не замечал. НИКТО Над всем этим как апокалипсический знак горел плакат: «Опасайтесь случайных связей!» Но кнопки были воткнуты остриём вверх. НИЧЕГО Иссиня-чёрные брови были нарисованы не над, а под глазами, как тени от карниза. НЕ ЗАМЕЧАЛ. Может, её называют Оза?