Невесты Шерраби

И все же он спасет ее, хочет она того или нет.

— Эмма, — рассудительно начал Кент (впрочем, неслишком надеясь на то, что она послушается), я не хочу, чтобы тызанималась этой работой. Это слишком опасно. Ты можешь с таким жеуспехом зарабатывать деньги, сидя в кабинете.

Эмма обернулась и взяла чайник.

— В кабинете я сижу тоже… Хочешь кофе? — Онапосмотрела на часы. — Или предпочитаешь поесть?

Зак тяжело вздохнул.

— Я ел, но кофе с удовольствием выпью… Однако больше всегоя хочу, чтобы ты посмотрела в лицо фактам.

— Каким фактам? — Эмма наполнила чайник.

— Например, тем, что у тебя на левой щеке синяк, а накостяшках правой руки ссадина.

— Это пустяки. Видел бы ты остальное… Правда, сейчас ужепочти все зажило.

Этого Зак уже не вынес.

— Эмма! — прорычал он, засовывая в карманы стиснутыекулаки, чтобы не пустить руки в ход. — Пожалуйста, немедленнопоставь чайник и посмотри на меня!

Эмма послушно опустила чайник и подняла лицо. Ее выражение былостоль бесхитростным и безыскусным, что Зак с трудом сдержался.

— Ладно, — сказал он. — Хватит. Ты пообещаешь мнеи поклянешься всеми святыми, что отныне будешь работать в кабинетеили не будешь работать вовсе?

— Я думала, ты хотел, чтобы я работала, — ответилаЭмма, проводя рукой по своей безукоризненной прическе.

— Хотел. И хочу. Но я никогда не имел в виду работу,которая заставит тебя рисковать жизнью.

— Ты занимался такой работой много лет. И занимаешься ею досих пор.

— Ты забываешь об одном, — проворчал Зак, не подумав отом, как могут подействовать на Эмму его слова. — Ямужчина.

Далеко внизу началась какофония гудков. Очередная пробка…

— Я не забыла, — сказала Эмма и прижалась спиной краковине. — К чему ты клонишь, Зак?

Зак махнул рукой на здравый смысл и ринулся напролом.

— К тому, что я этого не потерплю. Либо ты согласишьсязаниматься нормальной безопасной работой, как другие женщины,либо…

— Либо что, Зак? — Голос Эммы был негромким, но в немтаилось предупреждение.

— Либо ты пожалеешь о своем упрямстве.

Увидев ее вздернутый подбородок и впившиеся в раковину пальцы,Зак понял, что избрал неверный подход. Подход, который заставит ееупереться всеми четырьмя копытами и сделать наоборот.

Но он уже не мог остановиться и по-прежнему вел себя каквикторианский отец. Черт побери, он и ощущал себя викторианскимотцом! Во всем был виноват этот синяк. Это означало, что до техпор, пока он не придумает что-нибудь другое, у него остается толькоодин выход.

— Что ты замышляешь? — спросила Эмма, еще крепчевпиваясь в раковину.

Зак мрачно усмехнулся. Она знала его почти так же, как онее.

— Ничего. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

Эмма захлопала глазами.

— Я хотела посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.

Он кивнул.

— Отлично. Это мне вполне подходит.

— Тебе? — Она посмотрела на него с подозрением. —Зак, где ты собираешься ночевать?

— Здесь. — Он снял пиджак. — Этот диван у дверейвыглядит вполне подходящим.

— Нет! Это невозможно! — Ее волнение было едва ли нелестным.

— Возможно. Я останусь.

— Но почему? Мы… Ты не…

— Нет. Ничего подобного. Я же сказал, что буду спать надиване.

Эмма заметно ссутулилась.

— Зак, чего ты хочешь? Мы согласились, что не подходим другдругу. Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь? И почему… почемуты хочешь остаться?

Он улыбнулся. Теперь это можно было себе позволить. Она задавалавопросы вместо того, чтобы выставить его. Предзнаменование былохорошее.

— Я собираюсь забрать свою спящую красавицу, — сказалон. — И поэтому хочу остаться. А что до твоих занятий… Думаю,они заботят меня по привычке. Я зарекся обвинять тебя в отсутствииздравого смысла и ответственности перед обществом.

Эмма закусила губу.

— Я не безответственная, Зак. Я хорошо знаю, что делаю. Адаже если и нет — ради бога, тебе-то что до этого?

— Если бы я не сказал тебе, что ты избалованная — а тытакая и есть, но это не преступление, — ты бы не бросилась,как Дон-Кихот, воевать с ветряными мельницами и не стала быдоказывать мне, что ты изнежена не больше, чем все остальные.

Как ни странно, вместо того чтобы с пеной у рта отрицать этообвинение, Эмма только посмотрела на него и отвернулась кстене.

Зак тут же воспрянул духом. Теперь ни в коем случае нельзя былоспускать ее с крючка.

— Это ведь правда? — спросил он.

Эмма кивнула.

— Да. Но это ничего не меняет. Я не брошу работу только длятого, чтобы ты мог очистить свою совесть.

— А я и не прошу тебя ее бросать. Прошу только, чтобы ты небыла дурой. Ты не социальный работник, а журналист. Публицист, еслихочешь. Так что не отбивай хлеб у тех, кто действительно знает, чтоделает, и не заставляй этих людей по кусочкам восстанавливать то,что ты разрушила, сунувшись туда, куда тебя не просили. Глупоподвергать себя опасности только ради того, чтобы собрать деньгидля детей, которые умеют выживать в такой обстановке иприспособлены к ней в тысячу раз лучше, чем ты! Я знаю, что говорю.Потому что я сам из этих детей.

Когда огромные глаза Эммы увлажнились и на щеку упала одинокаяслеза, Зак застонал, признавая свое поражение, и привлек девушку ксебе.

Он не целовал ее, только обнимал. Эмма положила голову ему наплечо и позволила гладить себя по волосам. Она не двигалась, и,казалось, даже не плакала. Но когда Эмма подняла лицо, рубашка Закабыла мокрой, хоть выжимай.

— Ну вот, — сказал он, приподняв ей подбородок. —Теперь иди умойся, а потом будем пить кофе, о котором ты, кажется,совсем забыла.

— А потом?

Он криво улыбнулся.

— Потом поговорим. А уже совсем потом я надеюсь лечьспать.

Эмма кивнула.

— О'кей, — сказала девушка и пошла в ванную каккроткая овечка, которой, как прекрасно знал Зак, она отнюдь неявлялась.

Кент, глядя Эмме вслед и видя ее прямую спину и склоненнуюголову, едва удержался, чтобы не пойти следом и не признаться, чтово всем этом нет ни слова правды.

Он знал, что был несправедлив к ней. Вообще-то Эмму можно былоубедить. Если бы он избрал другую тактику вместо того, чтобы изовсех сил давить на нее, она согласилась бы внять голосу рассудка.Но он поддался гневу и отрезал себе пути к отступлению. Он давнознал свою Эмму, ее щедрость, верное и безнадежно упрямое сердце.Сердце, которое вплоть до того дня, когда он наконец согласился егопринять, принадлежало только ему и никому другому.

Зак тихонько чертыхнулся и взял забытый чайник. Теперь он знал,что должен делать. Был только один способ спасти Эмму от самой себя— способ, от которого он отказался несколько недель назад.

Больше он такой ошибки не сделает.

Зак почесал в затылке, невесело усмехнулся и поставил чайник наплиту.

Эмма тяжело оперлась о раковину. Ее тошнило.

Она не помнила, когда взбунтовался желудок. Возможно, в тотмомент, когда Зак вышел из лифта и она, увидев любимое лицо,испытала пронзительную боль, заставившую ее отвернуться. Или когдаон прижимал ее голову к своему плечу и позволял плакать в жилетку.Наверняка она знала только одно — что ее внутренностивыворачиваются наизнанку. Она всегда так чувствовала себя рядом сЗаком, и это не имело никакого отношения к еде. Яичница со шпинатоми мороженое едва ли могли вызвать несварение желудка.

Если бы Эмма не знала твердо, то могла бы подумать, чтобеременна. Но ее месячные были точными как часы. Вернее, как рыба,которой их кормили в школе каждую пятницу. Не было ни малейшегошанса на то, что она носит ребенка Зака. Она не применяла никакихпредосторожностей, но Зак применял, и как всегда его точка зрениявосторжествовала.

Эмма смочила в холодной воде бледно-розовую салфетку, провела еюпо лицу и наконец набралась смелости посмотреть в зеркало.

— Уй! — застонала она и прижала салфетку к глазам.

Почему она об этом вспомнила? Неужели она действительно хочетродить от Зака ребенка? На кухне он был таким добрым… Вообще-тодоброты в нем было немного. Там, где он вырос, мягкость непоощрялась. И все же Эмма знала, что он был бы прекраснымотцом…