Невесты Шерраби

— Оливия, вернись. Я не закончил.

Все, с нее хватит. Не обращая внимания на эти слова, она быстровышла в сад и наполнила легкие морозным воздухом.

Глава 10

Дождь. Холодный, настойчивый, отвесный. Та сторона Нью-Йорка, окоторой предпочитают не говорить. Ни жаркого лета, ни холоднойзимы. Только сырость и вечная тоска. Зак расплатился с таксистом,поднял воротник пальто и устремился под козырек, который прикрывалпарадное Эмминого дома.

Она жила не в Гринвич-Виллидж. Саймон ошибся. Ее манхэттенскаяквартира выходила на Сентрал-парк и не имела ничего общего сживописно богемной берлогой, которую ожидал увидеть Зак.

Когда Саймон сказал, что Эмма работает в тех районах города,которых приличная публика всеми силами избегает, Кентупредставилась убогая однокомнатная квартирка в каком-нибудь старомклоповнике. Но в старых клоповниках не бывает швейцаров в форме илифтов с ярко начищенными медными ручками и сверкающими белымидверьми.

Зак нажал кнопку семнадцатого этажа и приготовился плавновознестись к небесам.

Не успела дверь закрыться, как в кабину лифта вошла молодаяженщина с длинными светлыми волосами. Она тревожно, какзатравленный зверек, посмотрела на Зака, словно боялась, что тотвот-вот накинется на нее. Он едва справился с искушением оскалитьзубы и зарычать. То, что любой мужчина представляет собойпотенциальную угрозу, давно стало атрибутом современнойамериканской жизни. Эта мысль часто угнетала его. Осуждать девушкуне приходилось. Здесь то и дело совершались ужасные преступления —впрочем, как и в любом другом большом городе.

Именно поэтому он и оказался здесь.

С того момента, как Саймон сказал ему, что к кузине дваждывызывали "скорую помощь", в голове у Зака было только одно: какможно скорее положить конец этой глупости, пока Эмму не убили. Кентне успел подумать о том, как это сделает и что заставило его очертяголову сорваться с места, бросив все срочные дела.

Блондинка вышла на десятом этаже, и дальнейший путь Зак проделалв гордом одиночестве.

Эмма, которой сообщили, что к ней поднимается мистер Кент, ждалаего в холле. В джинсах и потрепанном сером свитере она казаласьзаморышем. На ее левой щеке красовался бледный синяк.

Зак поставил сумку на ковер. Эмма посмотрела на нее, а потомподняла глаза.

Судя по тому, как Эмма стягивала рукой ворот свитера, она явнонервничала. Если бы он дал выход гневу, от которого готов былвзорваться, то только напугал бы ее и ничего не добился.

— Привет, — сказала Эмма, протягивая руку. — Радатебя видеть. Проходи.

Зак не обратил внимания на этот официальный жест и поцеловал еев щеку. Эмма вздрогнула, уставилась в пол и махнула рукой в сторонуоткрытой двери.

Такого приема он не ожидал. Зак открыл рот, потом закрыл его иподнял сумку. Оказавшись внутри, он по привычке осмотрелся.

Ярко, оригинально и прозрачно. Похоже на Эмму. Большие мягкиедиваны бирюзовой кожи, средних размеров телевизор, столики состеклянными крышками на почти белом ковре. Светлые стены, нескольконезамысловатых, но ярких акварелей. Слева под аркой виднеласьнебольшая бело-серая кухня.

Зак поставил сумку рядом с дверью. Вполне приличная комната.Однако что-то в ней смущало его. Спустя какое-то время он понял:здесь не было ничего личного и ничего постоянного. Ни свитера наспинке стула, ни журнала, ни книги, ни даже какой-нибудь вазочки настоле. Все здесь было стерильно чистым.

— Очень мило, — сказал он, засовывая руки в карманыбрюк. — Я думал, ты живешь в каком-нибудь тараканьемгнезде.

— Я достаточно насмотрелась на тараканьи гнезда, —ответила Эмма, — так что не вижу причины жить в них.

— Вот и я тоже. Но судя по тому, как ты живешь в последнеевремя, я подумал, что пора положить этому конец.

— Почему это? — Эмма умело скрывала раздражение, ноЗак слишком хорошо ее знал, чтобы обмануться. — Я получаюденьги за свою работу, — напомнила она, не слыша от негоответа. — Жалованье, конечно, не королевское, но достаточное,чтобы жить в приличном доме.

Зак кивнул.

— Вижу. Значит, дни ты проводишь в травмпунктах, а вечерамисидишь за спиной охранников в форме? Так? — Он говорилспокойным, ровным тоном. Эмма не должна была догадаться, что привиде синяка на ее щеке ему захотелось ломать мебель и крушитьбезупречно белые стены.

Он решил, что Эмме удалось справиться с раздражением. Улыбкадевушки выглядела вполне естественной.

— Не совсем. Днем я обычно собираю материал для своихпризывов. Иногда и вечером тоже. Может, присядешь?

Зак посмотрел на нее с нескрываемым осуждением и опустился наближайший бирюзовый диван.

— Почему ты приехал? — спросила Эмма, стягивая свитеру горла.

Зак гадал, не придумать ли какой-нибудь убогий предлог,объяснявший его присутствие в городе, но в конце концов отказалсяот этой мысли. Лгать он предпочитал только в крайних случаях.

— Саймон сказал, что ты решила дать себя убить, —сказал он. — Я приехал убедиться, правда ли это.

— Ох… А если это так?

— Если так, я сделаю все, чтобы ты выбрала не столь быстрыйспособ оказаться на том свете.

— Очень мило, что тебя это волнует. — Эмма стояларядом, и он не видел ее лица. — Как бы там ни было, Саймоношибся.

— Рад слышать. Значит, ты перестала ходить в эти места?

— Места? — Ее тон был таким непринужденным, словно Закговорил о посещении цирка или зоопарка.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Трущобы. Гетто.Кварталы бедноты. И я не сомневаюсь, что ты выбрала этосама. — Зак повернулся к ней лицом. Она отступила в арку истала похожа на маленькую серую мышку, защищавшую свою норку отстрашного черного кота.

— Нет, — сказала девушка. — Я не перестала ходитьтуда, где могу быть полезной. Ты сам всегда говорил, что яизбалованная. Так почему ты не хочешь, чтобы я узнала, что такоежизнь во всех ее, даже самых страшных, проявлениях?

Зак встал. Внутри разгоралось медленное тепло, которое не имелоничего общего с чувственностью. На мгновение он утратил контрольнад собой. Это была Эмма. Его Эмма. Она не имела представления отом, что делала. Девчонке крупно повезло, что она выжила иотделалась лишь синяками и царапинами. Но даже если бы ей досталосьеще сильнее, она не собиралась складывать эти трофеи к егоногам.

— Я не возражаю, причем категорически, против того, чтобытебя убили, — сказал он. — Или сделали что-нибудьпохуже.

— Хуже? — Брови Эммы поднялись вверх. — Тыговоришь о "судьбе, которая хуже смерти"? Это кто, Шекспир?

Зак начинал чувствовать то же, что чувствует бык на арене, когдаего дразнят пикадоры.

— Я говорю о тебе, черт побери! Нью-йоркские улицы — неместо для бабочек, Эмма. Ты можешь думать, что это игра — точнее,игра в крестовый поход против бедности. Но едва ли ты будешьсмеяться, когда однажды очутишься в морге.

— Нет. — Когда Зак угрожающе шагнул в ее сторону, Эммапопятилась на кухню и слабо улыбнулась. — Едва ли. Но ведь ятогда ничего не буду чувствовать, верно?

Хотя Эмма крепилась изо всех сил, Зак понимал, что она готовазаплакать. При мысли о гаде, который называл себя мужчиной, нопосмел ударить девушку, он выходил из себя.

Эмма часто замигала, и ее дерзкое курносое личико внезапнопоказалось Кенту таким невыносимо милым, что ему захотелось подойтипоближе, схватить эту дрянь за плечи и трясти до тех пор, пока онане поклянется, что больше никогда не будет подвергать риску своюхорошенькую шейку.

Это была очень тоненькая шейка. Он мог бы свернуть ее однойрукой…

И только печаль, стоявшая в ее необыкновенных глазах — сегоднявечером серых, а не зеленых, — не позволила Заку поднять нанее руку. Что он делает? Зачем думать о бессмысленном насилии,когда все, чего он хочет, — это обнять Эмму и защитить ее.

Чтобы не поддаться искушению, он сунул руки в карманы. Будетнелегко защитить Эмму от самой себя. Она смела, упорна и упряма какосел. Зак помнил, как она, еще не умея плавать, бросилась в озероШерраби, чтобы спасти тонущего котенка. В тот раз он оказался рядоми вытащил ее. Но сейчас он не мог придумать никакого другого планаспасения, кроме ее похищения и тайного вывоза в Англию.