Невесты Шерраби

— Дэн был моим мужем.

— Ну и что? — В его голосе слышалось раздражение.

Он был готов выйти из себя. Саймон Себастьян, который прочиталее дневник, а ей сказал совсем другое, кажется, даже не понимал,что наделал.

— Я могу понять, почему ты прочитал его, — сказалаона. — Я не понимаю, зачем ты мне солгал.

Почувствовав, что пальцы Саймона коснулись ее щеки, Оливияотползла к краю кровати. Саймон протянул руку к ее плечу.

— Оливия, — сказал он, — если бы ты видела своелицо, когда спрашивала меня, читал ли я этот красный предвестникнесчастья, ты бы сразу поняла, почему я так ответил.

— Все это отговорки.

— В самом деле? Ладно. Зайдем с другой стороны. Тывыглядела ужасно. Любой зрячий человек понял бы, как важно тебезнать, что я не читал написанных тобой строк. Для меня это не имелозначения, но легко было догадаться, какое это имеет значение длятебя. Да, я солгал. Во-первых, потому, что это казалось гуманнее.Во-вторых, я пораскинул мозгами и понял, что все наши будущиевстречи выльются в случайный обмен приветствиями на улице.Вообще-то, если быть честным… на этот раз, — решительноприбавил он, — я сомневаюсь, что в тот момент о чем-то думал.Я видел смотревшие на меня большие тревожные глаза, действовалинстинктивно — кстати говоря, как меня учили — и сказал тебе то,что ты хотела услышать. — Он сделал паузу. Оливия ощутилащекой его дыхание и на мгновение решила, что Саймон хочет еепоцеловать.

Она напряглась. Но он, должно быть, все понял, потому что черезнесколько секунд бодро сказал:

— Оливия, если бы я знал, что когда-нибудь ты станешь дляменя чем-то большим, чем проходящая мимо незнакомка… естественно, ябы сказал тебе правду.

— Естественно? Но если бы ты сказал это, мы бы никогда нестали чем-то большим, чем проходящие мимо незнакомцы. — Онасбросила верхнюю простыню на ковер.

— Оливия, ради бога. Ситуация перестает быть забавной.

— Я тебе не комедия, — холодно сказала она. — Ятвоя жена. На которой ты женился, чтобы получить потомство.

Саймон тяжело вздохнул.

— Я рад, что ты упомянула об этом. Потому что я тоже нехочу, чтобы мы лгали или что-то скрывали друг от друга. Нопоскольку от этого часто зависела моя жизнь, я научился держатьязык за зубами. Что касается меня, можешь быть уверена — я прочиталтвой драгоценный дневник и забыл его. Слава богу, теперь он снова утебя, и покончим с этим.

— Можно было бы покончить, если бы ты не процитировал ДжонаДрайдена, — мрачно сказала Оливия. — Значит, ты не забыл,верно?

— Как видишь, нет. — Саймон решительно повернул ее наспину, оперся на локоть и посмотрел ей в лицо. — Оливия, я несобираюсь тебя уговаривать. Мне очень жаль, что ты обиделась, но яуже сказал: стыдиться тебе нечего. Неужели то, что я прочиталдневник, имеет такое значение?

— Дэн привык лгать мне, — ни с того ни с сегопромолвила она. — Не с самого начала. Позже. Когда пыталсяскрыть, что продолжает пить. Но я все равно знала.

— Оливия, я солгал тебе только один раз, не собираюсьделать этого впредь и не хочу, чтобы ты лгала мне. Поэтому давайпоскорее забудем об этом и вернемся туда, где мы есть.

— А где мы есть? Нигде. Разве что в постели, гдеудовлетворяли временное влечение. — Никогда в ее голосе незвучала такая горечь.

— Может быть, для тебя оно и временное, — резкоперебил ее Саймон. — Но мое влечение к тебе временным неназовешь. — Он хозяйским жестом положил ладонь на ееживот.

— Перестань, — сказала она. — Это больше непоможет.

— Ладно, — бросил он. — Предупредишь меня, когдатебе надоест дуться и ты снова станешь разумной женщиной, которой ятебя считал. А пока предлагаю немного поспать.

Саймон повернулся к ней спиной и через несколько минут, к еевящей обиде и огорчению, действительно уснул.

Оливия лежала неподвижно и не сводила глаз с лунного зайчика настене. Дыхание Саймона было мерным и спокойным. И хотя их разделяликаких-нибудь шесть дюймов, между ними зияла широчайшая пропасть,через которую нельзя было перебросить мост. А он сладко посапывал,как будто ничего не случилось.

О, она понимала, почему Саймон решил прочитать ее дневник. Какготова была понять и то, что он не сказал правды, щадя ее чувства.Дэн тоже лгал, щадя ее чувства. Но щадя ее, он тем самым щадилсебя.

С Саймоном все было по-другому. Теперь она достаточно узналаего, чтобы понимать: он слишком мужественный человек, чтобы щадитьсебя за счет другого. Но это ничего не меняло.

Вся беда заключалась в том, что теперь Саймон знал ее насквозь.Знал ее надежды, мечты, иллюзии, пустяковые глупости, ошибки,которые она совершила, и случайные обиды. Знал о слепой,нерассуждающей преданности Оливии человеку, который был ее первой ипоследней любовью. Он стал свидетелем того, как постепеннорассыпалась ее семейная жизнь. И это было хуже всего. У нее большене оставалось тайн.

За исключением одной. Саймон не знал о ее чувствах к нему.

И никогда не узнает. Потому что она сама не знает собственныхчувств.

Ветер колыхал штору, и лунный зайчик на стене становился тоярче, то бледнее. Оливия заставила себя закрыть глаза. Как онасможет прожить предстоящие годы, чувствуя себя беспомощной передчеловеком, который женился на ней по расчету? Человеком, которыйзнает о ней все. В душе Оливии не оставалось ни малейшего уголка,куда бы он не мог заглянуть.

Саймон говорил, что ей нечего стыдиться. Это правда. Она нечувствовала себя опозоренной. Просто оказалась голой передчеловеком, который не имеет права видеть ее без одежды. Да,конечно, он ее муж. Но не в том смысле слова. Их соединила лишьцелесообразность, желание и необходимость произвести на светзаконного наследника Саймона.

Если бы тогда в лесу он сказал ей правду…

Саймон задвигался во сне, повернулся и положил руку ей на грудь.Оливия лежала тихо, не смея шевельнуться.

Лишь около пяти часов утра она забылась тревожным, беспокойнымсном. Несколько часов спустя, когда солнце уже пошло на убыль, онапроснулась, чувствуя себя совершенно разбитой.

Сначала она не поняла, где находится. Затем увидела бело-золотыестены и все вспомнила.

Прошлая ночь. Париж. Орлы в изголовье. Кремовые бархатные шторы…и Саймон, сначала подаривший ей блаженство, а потом процитировавшийслова, которые вдребезги разбили чудесно начинавшийся сон. Сон,который ей больше никогда не приснится.

Оливия повернула голову. Рядом никого не было. Поглядев на часы,которые она не удосужилась снять, Оливия увидела, что уже два часа.Неудивительно, что Саймон давно встал. Она прислушалась, недоносятся ли какие-нибудь звуки из ванной. Нет, там было тихо.

Неужели он уехал? Не разбудив ее? Ох, нет… Нет, конечно, он неоставит ее на произвол судьбы. Саймон прочитал ее дневник исердился, что она не соглашается махнуть рукой и простить его. Ноон бы никогда не бросил ее в чужой стране…

Хлопнула дверь, и в комнату вошел Саймон, державший под мышкойгазету. Джинсы и черная рубашка делали его таким неотразимым, чтоОливия на мгновение забыла обиду и протянула к нему руки. Затем онавсе вспомнила, и руки бессильно упали на кровать.

Уголки рта Саймона недовольно опустились.

— Я вижу, ты все еще дуешься, — сказал он.

Дуется? Только-то? Он что, считает это детским капризом?

— Нет, — ответила она. — Я не умею дуться.Конечно, ты это знаешь. Как и все остальное.

— Верно, — согласился он, пропуская шпильку мимоушей. — Но выяснилось, что я знаю далеко не все. Поэтомускажи, что нужно сделать, чтобы поставить точку. — Он подошелк кровати и посмотрел на Оливию так, словно хотел схватить ее заворотник и хорошенько потрясти.

Если бы все было так просто…

— Мы не можем поставить на этом точку, — сказалаона. — Что сделано, то сделано.

— Вижу. Значит, мы снова возвращаемся к этому проклятомудневнику. Поверь, Оливия, если бы я мог не прочитать его, то и непрочитал бы. Каким образом я могу компенсировать тебе моральныйущерб?

Ущерб? Он не понимал ее. Да и как ему было понять. Никто никогдане забирался к нему в душу.