Вторая могила слева

- Кого мне убить сначала, Дэвидсон? – спросил говоривший назаписи, Марк Карузо. У него был приятный тембр, хорошеепроизношение. Чуть-чуть бы поработал над интонацией, и было быясно, в каком он настроении. – Чья смерть поставит тебя на колени?– А вот это открытие. Надо же, он явно репетировал перед звонком. –Чья смерть низвергнет тебя в глубокую черную дыру, из которой тыуже никогда не выберешься?

Любому понятно, что вопрос был риторическим, а вовсе не задан изподлинного любопытства. Все присутствовавшие исподтишка бросали напапу пронзительные взгляды, надеясь заметить, какие эмоции вызвал унего Карузо. Происходящее с невероятной точностью объясняло, почемуреалити-шоу пользуются такой популярностью. У людей разыгрываетсянеутолимый аппетит, когда появляется возможность увидеть чужуютрагедию, заметить тонкую грань между болью и страданием,понаблюдать, как эмоции искажают обычно улыбчивое лицо. Это не ихвина. Болезненное любопытство заложено внутри каждого из нас какчасть биологического макияжа, как часть нашей ДНК.

- Может быть, начать с твоей жены, Дениз? – поинтересовалсяКарузо, словно спрашивал разрешения.

Как только прозвучало ее имя, мачеха тихо ахнула и поднесла рукуко рту. Из ее глаз послушно брызнули слезы. Но я собаку съела начтении эмоций и была уверена на все сто, что она сполнанаслаждается сочувствующими взглядами, скользящими в ее сторону.Однако я почувствовала и ее облегчение, когда глаза Денизостановились на мне – в конце концов, Карузо пришел за мной, а неза ней. Честно говоря, я не могла ее винить, но вполне могла быобойтись без внимания, на которое она напросилась за мой счет.

Карузо молчал, ожидая какой-то реакции.

- Нет, - сказал он наконец, будто покорился чему-то. – Нет, нети нет. Ты должен потерять дочь, как я потерял свою. Как насчеткрасотки Джеммы?

Все это время Джемма и так почти не шевелилась, но теперьзастыла, как статуя. Ее лицо побледнело, она надолго задержаладыхание и только потом посмотрела на папу. Сжав его ладонь, Денизприльнула к нему, предлагая наигранную поддержку. Но он не обратилвнимания ни на Джемму, ни на проявление заботы со стороны жены. Онзамкнулся где-то внутри себя, став похожим на оболочку, в которойкогда-то был мой отец. К моему удивлению, он покрылся потом. Почемусейчас? Все кончено. Чувак за решеткой.

А на записи папа по-прежнему молчал. Все ждали, зная, что будетдальше. Зная, чье имя звонивший назовет следующим.

- Или, может, лучше заняться твоим вторым выродком? – спросилКарузо таким тоном, что было ясно: он наслаждается моментом. – Какже ее зовут? Ах да… Шарлотта.

Мое имя он произнес медленно, словно смакуя каждый звук, каждуюсогласную, стекавшую с его языка. Я почувствовала, как все взглядыв комнате метнулись ко мне, но опустила голову и продолжала сидетьтак. Особенно ясно я почему-то ощущала дядю Боба. Когда речьзаходит обо мне, он становится мягким, как мед. Чем я без зазрениясовести пользуюсь, как только представляется возможность.

Внезапно на пленке заговорил папа. Ясным и чистым голосом, четкопроговаривая каждое слово, выделяя каждый слог. Ни слова не сказав,когда Карузо упомянул Дениз и Джемму, он сломался, когда прозвучаломое имя.

- Прошу тебя, - проговорил папа хриплым от подавляемых эмоцийголосом, - только не Чарли. Умоляю, только не Чарли.

У меня остановилось сердце. Воздух в помещение сгустился, и ярешила, что сейчас задохнусь. Истина только что произошедшегоударной волной накрыла меня, вызвав такой шок, что с минуту ясидела в полном отупении, прежде чем смогла поднять глаза. Теперьвсе собравшиеся бросали сочувствующие взгляды на моего отца. Онивидели страдающего человека. Я же видела бывалого копа и детектива,который принял решение.

Папа опустил голову и искоса печально поглядывал на меня.Сказать, что его просьба на записи ошеломила меня, было быпреуменьшением века. Я ощущала отголосок эмоции, которую он изовсех сил старался держать под контролем. И это был не болезненныйстрах. Его подавляло чувство вины. Папины глаза встретились смоими. Молча, одним только взглядом он просил у меня прощения. Отвозмущения, которое в этот миг поглотило меня целиком, я вскочила,опрокинув стул.

Забыв об одеяле и обо всем остальном, что слышала на записи, явыпрямилась в полный рост и обвела глазами присутствующих. Денизпотрясло, что муж умолял за мою жизнь, а не за ее. Узколобоепредставление о действительности не оставило ей шанса заглянутьглубже и охватить истину. Наверное, приятно жить и видеть мир такимодномерным.

Но дядя Боб все понял. Он сидел с отвисшей челюстью и таксмотрел на папу, словно тот спятил. И Джемма тоже все поняла.Джемма. Единственный на планете человек, за чье сочувствие я быгроша ломаного не дала.

К счастью, слезы, которые могли хлынуть из моих глаз от того,что отец фактически нарисовал у меня на лбу мишень, скрывались застеной замешательства. Легкие оставались парализованными, как будтокто-то ударом вышиб из меня весь воздух. В груди начало гореть,поэтому я заставила себя сделать вдох, хотя была уверена, чтоошеломленное выражение моего лица не изменилось ни на йоту.

Мой отец, пропахавший в управлении полиции Альбукерке двадцатьлет, был слишком умен, чтобы совершить такую несусветную глупость.И дядя Боб прекрасно это знал. Я видела, как в его карих глазахсмешиваются шок и ярость. Он был так же поражен, как и я.

Папа выглядел виноватым. Бестолковое выражение лица мачехи,которая то и дело переводила взгляд с него на меня и обратно, моглобы меня рассмешить. И все же в комнате было три человека, до когодошло все и сразу. Дядя Боб – это я еще могла понять. Но не моглаповерить, что Тафт тоже все понял. Он смотрел на меня, и в еговзгляде читалось удивление, граничащее с извинениями.

Однако недоверия на лице Джеммы я просто не могла вынести. Онасверлила папу тяжелым взглядом, представляя собой классическийобраз крайнего изумления. Что ж, ее степень в психологии окупилась.Она поняла, что отец предпочел мне ее. Предпочел мне нашумачеху.

Ноги самостоятельно стали отступать назад, пока я непочувствовала, что уперлась в дверную ручку. Протянув руку заспину, я повернула ее как раз в тот момент, когда с места поднялсяпапа.

- Чарли, погоди.

Я бросилась через дверь, попав в море столов с трезвонящимителефонами и щелкающими клавиатурами. Я спешила к выходу.

- Чарли, прошу тебя, остановись! – раздался позади папинголос.

Чтобы он увидел кучу соплей, в которую я превратилась? Ни за чтона свете.

Однако он оказался проворнее, чем я ожидала. Поймав меня залокоть длинной худой рукой, он развернул меня лицом к себе.Тогда-то я и поняла, что слезы снесли стену и уже текут у меня пощекам. Папа расплывался передо мной, поэтому я сморгнула слезы вглазах и стерла их со щек свободной рукой.

- Чарли…

- Не сейчас. – Я выдернула руку и снова направилась квыходу.

- Чарли! – повторил папа и снова схватил меня за руку, когда яуже выходила на улицу.

Он втащил меня обратно внутрь, я освободила руку. Он схватилменя снова, я снова освободилась. И так еще и еще раз, пока я недала ему такую звонкую пощечину, что звук эхом прокатился поучастку. В помещении повисла тишина, и все взгляды устремились кнам.

Папа потрогал щеку, по которой я ударила.

- Я это заслужил, но позволь мне все объяснить.

Мы стояли и смотрели друг на друга, но боль предательства иобиды не давала моим ушам слышать, что он говорит. Я закрылась. Егослова отскакивали от меня, будто меня окружало невидимое защитноесиловое поле. Изобразив самый лучший гневный взгляд, на какойсейчас была способна, я отвернулась и снова попыталась уйти. Восновном потому, что увидела, как к нам подходят Дениз с Джеммой.От одной мысли, что придется иметь дело с их безразличием, ячувствовал себя по-настоящему больной. Я тяжело сглотнула, пытаясьизбавиться от горького комка, застрявшего в горле.

На этот раз папа меня не хватал. Он просто уперся рукой в стену,перекрыв мне дорогу, наклонился и прошептал мне на ухо: