Предпоследняя правда

Перед тем как выйти замуж, Фире еще нужно было свою добычуСПАСТИ — отучить Илью от карт и гулянок, вернуть на правильнуюдорогу, чтобы он институт окончил. Илья любил выпить-погулять — недля того, чтобы напиться, а чтобы погулять, и вечно с ним что-топриключалось. То он на свидание не пришел, потому что его в милициюзабрали, то все деньги на пляже в Солнечном проиграл и пешком пошпалам шел, то ночами в карты играл и сессию завалил. А однаждыпришел крадучись, оглядываясь, с трагическим лицом — попрощатьсянавсегда, потому что за ним следят, и сейчас его прямо от Фириныхпоцелуев в армию заберут. То одно, то другое с ним приключалось, ион появлялся со значительным и виноватым лицом, — спаси меня,если хочешь, а Фира укоризненно и строго смотрела — «спасу, несомневайся». В их паре сразу же распределилось так: он балуется,она СМОТРИТ.

Илья к Фириной коммуналке относился насмешливо — фу-у,коммуналка… Он жил в отдельной квартире. В двухкомнатной хрущевке —с родителями, двумя бабушками и одним дедушкой. Молодым там быломесто разве что в ящике буфета, и Фира привела мужа к себе вкоммуналку. Хрущевская двухкомнатная квартира — две комнаты, кухня,совмещенный санузел — была меньше, чем их с мамой комната сорок дваметра.

Комнату разгородили шкафом и стали жить. Шкаф поставили заднейстенкой в сторону Марии Моисеевны, дверцами в сторону молодоженов,чтобы Илье не бегать за трусами-носками, а сразу появляться из-зашкафа одетым. Все остальное осталось прежним, только в Фиринойчасти прибавилась двуспальная кровать.

Фаина была свидетельницей на свадьбе.

Фира жила с мужем, и Фаина при них.

Вечерами пили чай, смеялись, — Илья рассказывал анекдоты,строил шутливые планы на будущее, в которых Фаина выступала какпожизненная нянюшка его детей, потом Фира с Ильей уходили за шкаф,а Фаина шла на кухню с Марией Моисеевной. Сидели долго-долго, покаот Фиры не поступал условный знак. Она выглядывала из коридора и,притворно зевая, говорила: «Ну что вы так долго сидите, неужели вамспать не хочется…» Тогда Фаина уходила к себе в комнатку за кухней,и Мария Моисеевна шла ложиться спать. Фира была особенно счастливаот того, что Фаина рядом, она хотела бы жить так всегда — иметь враспоряжении сразу троих любящих и подвластных ей людей: мужа,Фаину и маму.

Марии Моисеевне ее зять нравился. «Мой зять из хорошей еврейскойсемьи», — гордилась Мария Моисеевна. Фире и Фаине было стыдно,что она говорит «еврейская семья». Что в девочках было еврейского?Кроме имен (Фиру назвали в честь умершей бабушки, и Фаину назвали вчесть умершей бабушки и дома называли Фенька), кроме Фириныхродственников, изредка наезжающих из Винницы? А у Фаины дажеродственников не было… Ах да, еще обе мамы, и Фирина, и Фаинина,делали форшмак и девочек научили — традиции домашней кулинарии,приверженность к привычной с детства еде держатся дольше всего.

Что еще?.. От Фириных родственников девочки знали несколькосмешных выражений на идиш, например, «кусн май тохес», —говорилось в шутку, означало «поцелуй меня в зад», в смысле «на-ка,выкуси». Или «бекицер» — быстрей, еще «мишугинер» — сумасшедшая. НиФира, ни Фаина никогда этих слов не говорили, они вообще всееврейское в себе отметали — они не еврейки, они советские,ленинградские интеллигенты. Интеллигентки они обе были в первомпоколении. Фирин отец, Левин дед, был часовщиком, до самой смертисидел в будочке «Ремонт часов» у Кузнечного рынка, Фаинин отец —сапожник, и оба полуграмотные.

Обе девочки уже начали работать. У Фиры все шло по плану — онабез труда распределилась в свою школу на Фонтанке, и классы ей далихорошие, и даже обещали классное руководство. А у Фаины сраспределением были сложности, ее долго не брали — не взяли ни вИнститут физики имени Фока, ни в Институт радиофизики, и из Физтехапришел отказ. Сначала ее не брали в лучшие институты, затем вхорошие, а потом уже просто НЕ БРАЛИ, — отказ за отказом.Может быть, потому что девочке не нужно было идти на физфак, аможет быть, потому что еврейка. После многих обидных отказов Фаинабыла рада оказаться далеко не в самом престижном месте, в почтовомящике…Все как-то неудачно складывалось, и работа не та, о котороймечтала, и никого у нее не было. Похоже, Фире было суждено бытьсчастливой, а Фаине — так себе, Фире суждено семейное счастье скрасавцем Ильей, а Фаине — быть при Фириной семье.

И вдруг — прошло всего несколько месяцев с Фириной свадьбы, каксказала Мария Моисеевна, «прошло всего-то ничего» — и Фаина вышлазамуж!.. Тихая Фаина вышла замуж не выходя из дома, за соседа изТолстовского дома, из подъезда напротив, сына профессораКутельмана, — перетекла, как ручеек через двор, в другуюжизнь, взлетела по социальной лестнице, очутилась в огромнойпрофессорской квартире.

Профессор Кутельман — автор учебника математики, по которомуФаина училась на физфаке, его ученики — кандидаты и доктора наук повсему Советскому Союзу. Илья шутил: «Профессор Кутельман — этосоветская аристократия, он граф, а Эмма — сын графа, виконт деКутельман».

— Фенька, как это у вас так быстро? Это что, тайнаястрасть? — приставал Илья. Кутельманы переехали в Толстовскийдом не так давно, Фира и Фаина с Эмкой не были даже толкомзнакомы, — какой-то маленький, щупленький, выбегает изподъезда с портфелем, здоровается и пробегает мимо. И вдруг —замуж!

— Фенька, ты что, по расчету? — не успокаивалсяИлья.

Фаина улыбалась. У Фиры характер, но и у Фаины характер.

— Конечно, Фаина его любит, она же выходит замуж, —строго ответила за нее Фира. — И, пожалуйста, не называй ее насвадьбе Фенька.

Фира была свидетельницей на свадьбе.

Девочки прежде никогда так близко не видели живыхпрофессоров, — только на лекциях, и никогда не бывали вотдельных квартирах в Толстовском доме. Оказалось, чтопрофессорская квартира в точности такая, как их коммуналка, —та же квадратная прихожая, длинный коридор с комнатами по обеимсторонам, только пустыми комнатами, а в их коммуналке в каждойкомнате жила семья. В конце коридора большая кухня с чугуннойплитой, холодная кладовка с окном — все, до метра, точно так же,как у них.

В их коммуналке жило шесть семей, 22 человека, а здесь двое —профессор Кутельман и его сын Эмма, теперь будут жить трое, те же иФаина. В квартире обычная советская мебель, тонконогие кресла,сервант, рядом с ними бюро с львиными головами и диван с высокойрезной спинкой выглядели как хлам, который поленились вынести напомойку. Везде книги. Разрозненная посуда. Фириной матери насвадьбе досталась кузнецовская тарелка с отбитым краем, МарияМоисеевна, покрутив тарелку в руках, разочарованно прошепталадочери: «Профессор у Феньки какой-то ненастоящий, настоящие-топрофессора живут, как баре».

В определенном смысле Мария Моисеевна была права, профессор был«ненастоящий».

Профессор был ненастоящий, и привычке к барской жизни неоткудабыло взяться. Осенью 18-го года Кутельман-старший пришел вЛенинград пешком из украинского города Проскурова — такой вотеврейский Ломоносов. Оказалось, что любовь к математике спаслаКутельмана от смерти, — в феврале 19-го года в Проскуровепроизошел страшнейший погром, петлюровская армия за четыре часавырезала больше полутора тысяч евреев.

Кутельман учился в университете, на кафедре чистой математики на10-й линии Васильевского острова, его особенно интересовалапетербургская школа теории чисел, выучился, работал над теориейчисел, много печатался. В 30-м году в качестве активного членаЛенинградского физико-математического общества приехал на ПервыйВсесоюзный съезд математиков в Харьков. За двенадцать лет онвпервые приехал в родные места, и поездка эта была странной —горькой до невозможности и до невозможности счастливой.

Кутельман пытался найти кого-нибудь, кто знал, как погибла егосемья, — нашел и подумал — может быть, лучше было бы неискать?.. Одно дело знать, что родителей и сестер больше нет, адругое с мучительной точностью представить, как произошло, что ихбольше нет… Казаки ворвались в синагогу, разорвали свитки, убилимолящихся мужчин, потом изнасиловали и убили женщин и… и девочек.Так погибли его родители и сестры. Кутельман тогда почувствовалсебя предателем. Что он делал, когда казаки насиловали его сестер,изучал погрешности приближенных формул определения?.. На 10-й линииВасильевского шел мягкий снег, а девочки, его изнасилованныесестры, умирали… Все погибли, все…Все, кроме младшей сестры, самойлюбимой, нежной смешливой Идочки. Идочку не видели мертвой, —может быть, не нашли, а может быть, ей удалось спастись, сбежать?Может быть, она сбежала, потерялась и просто не подавала о себевестей?…В ту минуту, когда он расспрашивал о ней, Идочка могла бытьгде угодно — в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, а скорее всего,на небе…